– Натт… Натт!

Осиротевший мир качал воздух в застывших руках цепенеющей матери. Скорбью всех матерей, всех великих лишений наполнялись расширенные остекленевшие глаза. Лойэ не понимала, ее пальцы нервно перебирали пустоту. Еще мгновение назад они сжимали сына. Теперь – ничто. Великое ничто поглотило их маленький мир.

– Что ты сделал?! Что ты натворил?!

Не твердь земная раскололась, не вечность обратилась вспять – кричала мать, лишившаяся сына. Лойэ.

– Я спас тебя! – воскликнул Рехи. На пальцах взбухали волдыри. Он снова совершил чудо управления линиями. И только запоздало понял: сил хватило лишь на одну. На его возлюбленную Лойэ. Но неужели сына он любил меньше? Неужели на дитя эльфов-вампиров, не вкушавшее крови, не хватило великих чудес?

«Спас Лойэ и убил Натта», – взвился голос Двенадцатого или лилового предателя. В тот миг не было меж ними различий. Сумрак мыслей резал зыбкую ткань Вселенной, и сквозь прорванное полотно светлых линий прорывался огонь, черный бесконечный огонь. Мир рушился и меркнул. Мир умирал.

Рехи смутно помнил, как вышел из дверей башни, помнил, как перед ними весело бежал Натт. Потом все затопили крики и топот. Потом – он не успел. И это главное, в и этом его вина. И нет вины страшней. Он не успел на сотни жизней, он опоздал на тысячи лет. Переломив хребет гордыне, отринув славу, познав правду давних дней, он не успел спасти самое родное, самое дорогое. Он убил свое будущее. Он убил отражение себя.

– Ты… Ты ничего не понимаешь! Ты должен был спасти его! Не меня, а его!

– Лойэ… Лойэ… Я не мог! – выдохнул Рехи, глотая свою вечную трусость. Опять оправдывался, опять искал лазейки, ускользая от ее гнева. Он снова сделал все не так.

– Мог! Я видела! Ты все мог!

Охрипший голос Лойэ клокотал в горле, точно там ворочались жесткие камни. И страшнее всего застывали ее руки, будто она все еще крепко прижимала к себе Натта, будто страшный рок не отобрал у нее сына и так могла вернуть его. Если бы во имя всех матерей так возвращали детей безмолвные боги.

– Лойэ…

– Убирайся! Убирайся к своей Цитадели! – камни в горле выплеснулись не криком – клекотом. И каждое слово обрушившимся сталактитом пронзало насквозь.

«Первый в роду будет проклят долгой жизнью. Последний сгинет в пасти ящера. Ты не дослушал мое проклятье во сне», – смеялся Разрушитель сквозь голос Двенадцатого, и в хороводе созвездий стоял Рехи, нанизанный на острия лучей-взглядов.

Вокруг сновала толпа, кто-то выползал из-под снесенных ящером лачуг, кто-то хватался за отгрызенные руки и ноги. Рептилия по-прежнему безумствовала. Но Рехи утянул Лойэ вместе с собой на соседнюю улицу. Хватило сноровки, хватило умения и сил. Почему же только на нее одну?! И этот вопрос навек разорвал понимание хода вещей. Рехи кусал себя за руки, стремясь оторвать нетвердые пальцы, тянущие за неверные линии, когда решается судьба не мира – тех, кто важнее мира.

– Лойэ… Лойэ! – бормотал Рехи. Новые оправдания не складывались в слова, фразы не ложились на язык. Лживый, гадкий, способный только обещать и слепо клясться перед самим собой, что однажды изменится, станет лучше и чище. А на деле оставался гнилым. Не герой, не боец, не святой, не чудотворец. Просто глупый пустынный эльф, который слепо схватил свою женщину, позабыв о ребенке. Как животное, как такой же омерзительный ящер. Не перед кем оправдываться. Перед собой во всем уже признался.

– Виноват… как же я виноват!

Где-то далеко за спиной воины закидывали копьями ревущего ящера, где-то Ларт ловко вскочил на крышу лачуги и оттуда с мечом обрушился на рептилию, отсекая крупную голову вместе с пастью, в которой…

Рехи закрыл лицо руками, стремясь выцарапать глаза, чтобы не видеть, не представлять того, что теперь осталось от их сына. Где-то Ларт отсек голову ящера. Вместе с пастью, в которой пропал Натт – вот Рехи и сказал себе. Вот и представил.

И вновь схватился за глаза, позабыв, что весь ужас скопился гноем мыслей в голове. Воочию не видел, но почувствовал, представил. Пронзила боль. Сильнее, чем своя: за себя так не сгорает сердце. Сын. Обретенный, утраченный, вновь обретенный. Чтобы вновь потерять… Ничтожество-Страж, допустивший все это, разрывал ногтями лицо, чтоб не видеть, не слышать, не чувствовать – и напрасно. Тусклому праху никогда не подняться до солнца. Он отдал светило тучам.

– Страж… Месть! Я помню этот голос! Это месть! Это все лиловый… это все Разрушитель Миров, – бредил Рехи, застыв напротив Лойэ. Оба окаменели. Соляные столбы на дне ушедшего моря, ошибки Вселенной, лишенные навек мира и спокойствия.

Где-то разливалась кровь ящера, Ларт успел, но все опоздали на долю секунды. Ее всегда недостаточно, чтобы предотвратить катастрофу. Лиловому жрецу тоже не хватило нескольких минут. Теперь-то Рехи понимал, когда и почему хочется разрушить целый мир.

Но рядом с ним еще стояла Лойэ, и он по-прежнему любил ее. А она теперь – ненавидела его. Жгучей смолой облеплял ее взгляд. Глаза обратились в красный камень, пересеченный жемчужными прожилками рвущихся наружу слез. Но плакать не получалось у обоих, как будто до сознания не долетела страшная весть гибели. Не так! Здесь все не так! Вдруг все перевернулось. А память застряла в тихом вечере, когда они вышли на улицу поселения. Прошло всего несколько минут? Или жизней?

Рехи вращался на месте, заламывая бесполезные руки, обожженные белыми линиями, которыми он притянул к себе Лойэ. Ноги же примерзли к праху земному и пеплу, устлавшему руины Надежды.

– Рехи, Рехи, пойдем! Рехи, пойдем отсюда! – кричал ему в ухо Ларт, но Рехи слышал лишь плеск воды на глубине. Темный омут в пещере, которой больше не существовало, как не существовало и ничего.

Рехи шатался на месте, не в силах уйти или упасть. Вскоре его скрутило пополам и вырвало желчью на сведенные судорогой ступни. Ларт подхватил под грудью, не давая упасть и вмерзнуть навечно в черную пыль. Лучше бы так, прямо в блевотине, прямо на этом месте истлеть, чтобы никогда не видеть Лойэ, не слышать ее криков, когда до нее дотронулась Санара.

– Лойэ, пойдем, пойдем! – уговаривала она, а Лойэ кричала, точно в нее вонзались иглы, точно сдирали кожу. С них обоих содрали навечно толстую шкуру животных пустыни. Натт сделал их сердца мягкими и трепетными, Натт научил их радоваться мелочам: его маленьким достижениям, его первым шагам и нелепым падениям, его звонкому смеху. И вот – он исчез. Он навечно ушел. Их первенец, их сын.

Пронзительный крик разрывал