Шрифт:
Закладка:
Урок литературы
– Как были задуманы романы в восьмидесятых, все сразу, почему?
– Как, как. Оказалось, что мне хочется написать роман, и не один. До того я только на рассказы замахивалась. Вероятно, возникли темы, которые в жанре рассказа невозможно было разрешать. Это и «Медея», и «Кукоцкий», и «Шурик», который искренне ваш. Собственно, все, что я тогда задумала, все написала. И даже несколько больше.
– Страх смерти – насколько силен? Сколько по времени занимают мысли о нем? Насколько это важно все-таки?
– Приготовление обеда занимает все-таки больше времени. Я не думаю 24 часа в сутки о предстоящей смерти. Хотя это общее для всех людей чувство. Но в разные поры жизни, по мере приближения этого события, у одних страх обостряется, у других, наоборот, страха становится меньше. У всех по-разному. Меня очень привлекают люди, которые с этим страхом справляются. Важно ли это? По-моему, ничего более важного в жизни нет. Страхи разного рода отравляют жизнь человека, а страх смерти – самый главный.
– Вообще какие есть сейчас направления в русской литературе? Там ведь и вы, и тот же Кабаков, и Битов, и Проханов с Прилепиным, и Сорокин с Пелевиным. Или каждый сам по себе, и никак нельзя вас классифицировать?
– Есть люди, специальность которых – классифицировать. Мне это не очень интересно. Но если кому-то охота меня куда-то определить, я не возражаю. Обычно меня помещают в зону «женской прозы». У меня здесь нет комментариев. Делайте, как вам удобно.
– Вот интересно. Из популярных писателей вы чуть ли не единственная не испугались писать, что называется, «серьезное». А то люди прикрываются стебом (Сорокин и Пелевин), идеологией (Прилепин), сочиняют детективы и прочее. Люди часто стесняются писать «всерьез». Вот у Сорокина есть придуманный им самим термин «влипаро» – это когда он срывается и пишет о наболевшем, кажется, впервые так получилось у него с «Днем опричника», а так-то он пишет холодно и расчетливо, из принципа. Люди что, стесняются «серьезного»? Страх, действительно? Или тут дело в том, что вы уже в зрелом возрасте взялись за писательство?
– Думаю, что в моем случае «серьезное» письмо – неспособность писать иным способом. Это как высота голоса или тембр. Я просто иначе не могу. Ранние вещи Пелевина мне очень нравились, более поздние – менее. Сорокина люблю раннего и позднего. И у того и у другого есть шедевры. Сегодня ночью прочитала «Метель» Сорокина – с запозданием лет в пять. Прекрасная книга. Я так не умею. Но и не завидую. Каждый поет своим собственным голосом. И думаю, что дело не в том, что я поздно начала книжки писать, скорее в отсутствии артистизма и легкости. Кроме прочего мне интересно исключительно про человека, а театр литературных идей меня не очень занимает. Это вовсе не достоинство, скорее такая особенность. Может, недостаток. Сравнивать одного с другим – на это есть особая наука литературоведение, я в ней не специалист.
– Вы с Александром Кабаковым одного года рождения. (Его отец заехал с фронта домой, и в итоге родился мальчик.) Иногда люди много думают о таком понятии, как поколение, – а вы? Вы одного года, и что с того? Это что-то значит – или нет? И Саша Соколов ваш с Кабаковым ровесник. (И про Кабакова еще история. Одна моя бывшая корреспондентка, уезжая на ПМЖ, спросила его – почему он не едет, евреям же это проще. Он ей ответил: «Не могу уехать, ведь я русский писатель». Он открыто себя позиционирует как мракобес, ну видимо, в этом есть все-таки доля шутки.)
– Поколение – это меня очень волнует, занимает, притягивает. Первый в Советской России, кто писал о демографии, о проблеме поколения, был мой дед. Я только что закончила роман, в центре которого как раз эта тема поколения. Да, мы все ровесники – Кабаков, Соколов, я. Ничего общего. Саша Соколов, русский человек, уехал на Запад. Кабаков остался. Я пока здесь. Начнут гнать – уеду. Не хотелось бы. Проблемы нет до тех пор, пока не отбирают паспорт и не ставят на нем штамп «недействителен». Причем все равно, на входе или на выходе. Все-таки приятно ощущать себя свободным человеком, который может выбирать, где в будущем месяце он хочет находиться. Я отдаю себе отчет в том, насколько иллюзорно это ощущение свободы.
Гендер
– Гендерное, к предыдущему вопросу и шире. Мужики редко отваживаются на вот это «влипаро». А вы не испугались. И вообще, насколько «женская» литература отличается от «мужской»? Примеры наши и мировые? Или вы не думали об этом? Женщина-пророк – бывает такое? Кто это? Я, кстати, знаком с одной албанкой, которая приходится дальней родственницей самой матери Терезе. Кого вы видите самыми великими женщинами современности?
– Я знаю, что мужчины и женщины всё делают по-разному – готовят, печатают на машинке, водят автомобили. Наверное, есть какие-то характеристики – как для анализов крови, разные немного нормы. Но в творчестве это не проходит. Есть талантливые тетки и бездарные мужики, есть пошлые бабы и утонченные господа. Индивидуальные различия много перевешивают половые. Но в чем я совершенно уверена, и попробуйте мне возразить, – мужчины написали в тысячу раз больше бездарных книг, чем женщины, по той причине, что женщины чуть больше ста лет как освоили писательскую профессию, а мужчины пишут не одно тысячелетие. То есть женщины только недавно начали… Фольклор – не считаем. Что же касается женского профетизма – да, он древнее, чем мужской. Все эти Пифии, жрицы, предсказательницы, прорицательницы – от Матери Земли. Что же касается матери Терезы – особая история, местами не совсем приятная… Оставим ее. Про великих женщин мне что-то скучно рассказывать. Были, были… У меня вот несколько подруг есть, очень великие женщины, но вряд ли я о них напишу… нет, точно не буду.
– Я иногда думаю про Роулинг, книг которой не читал: ну допустим, она умней меня в тысячу раз, так тогда отчего я не могу заработать книгами не миллиард как она, а хоть миллион? У вас бывает что-то похожее? Насколько вас волнуют деньги?
– Нет, мне про деньги не очень интересно. В молодые годы у всех одинаково их не было. Потом сколько-то
