Этот выговор, сделанный самому себе, помог Мартину извлечь огонь из третьей спички, и он зажег свечку. Комната осветилась. Он присел к столу и нетерпеливо придвинул к себе старинную китайскую вазу. По-видимому, до нее давно никто не дотрагивался, она была вся покрыта слоем пыли. Мартин заглянул внутрь и увидел целую россыпь золотых монет. Они ярко блеснули при свете свечи. Не веря своим глазам, Мартин поднес вазу к самой свечке, не это действительно были золотые монеты, а между ними виднелись исписанные листки бумаги.

– Странная находка, – сказал он себе и недоуменно посмотрел на вазу. – Каким образом попали сюда деньги? Может быть, в этих бумажках есть какое-нибудь пояснение?

Мартин взял листок, лежавший сверху, приблизил его к огню и с трудом разобрал слова:

XIX. ЗАВЕЩАНИЕ СТАРОЙ УРСУЛЫ

Прочитав этот заголовок, он невольно вздрогнул и оглянулся.

– Гм, завещание, – задумчиво повторил он, рассматривая листок бумаги с неровными строчками, выведенными неверной дрожащей рукой, – старуха не очень-то надежно спрятала свои сокровища; хотя она вряд ли предполагала, что умрет так внезапно и такой страшной смертью.

Мартин положил листок на стол и начал выкладывать на него монеты. Их оказалось около сотни. Под ними, на самом дне вазы, лежал еще один лист бумаги, сложенный вчетверо и исписанный той же дрожащей рукой. Должно быть, немало времени понадобилось старой Урсуле, чтобы составить свое завещание. Судя по различному почерку, можно было полагать, что она часто прерывала свое писание и затем через некоторое время вновь продолжала его. Однако, несмотря на разницу во времени, завещание было составлено хотя и по-своему, но весьма разумно.

«Я, Урсула Вессельмон, – так начиналось завещание, – родилась 10 января 1790 года в городе… (здесь было указано место ее рождения). Я рано потеряла своих родителей, и родные мои обо мне не заботились. Я служила у богатых людей, пока мне не минуло пятьдесят лет. Тогда стало мне трудно найти себе место, потому что никто не нуждался в старухе.

В это время могильщик кладбища Святого Павла Самуил Барцель, моложе меня несколькими годами, искал себе пожилую помощницу, говоря, что он слишком беден, чтобы жениться и содержать детей.

Все мои родные в это время уже умерли, и я поселилась у могильщика, не спрашивая его о жаловании, потому что видела, как он был беден, а я хотела иметь на старости лет лишь спокойное пристанище.

Он был странный, немного грубоватый в обращении, но в душе все-таки добрый человек. Оттого-то я и терпела от него все, даже иногда и голод; я не покидала его и даже мечтала, что он сделает меня своей женой.

Я прожила три или четыре года в его доме. В один прекрасный день – я помню это как вчера, было довольно холодно – ему заказали выкопать к завтрашнему дню могилу.

Самуил Барцель тотчас же принялся за работу, но земля была мерзлая, и он вынужден был работать и ночью, чтобы успеть в срок.

Он редко рыл могилы по ночам, но тут, как видно, вмешалась судьба.

Я не хотела ложиться, пока Самуил работал, и хотя было очень холодно, укуталась в платок и около полуночи вышла.

Глубокий снег лежал повсюду. Я стала искать Самуила около свежевырытой могилы, черные края которой резко выделялись среди белого снега, но его нигде не было.

Я подумала, не стоит ли он в самой могиле, и направилась туда, пробираясь между надгробьями и крестами.

Но напрасно заглядывала я в могилу, напрасно звала его – он не откликался.

Где же он мог быть?

Он никогда не уходил с кладбища, особенно ночью.

Вдруг в лунном свете я увидела его стоящим у калитки, выходящей на дорогу, которая ведет из города ко дворцу принца; он наполовину был скрыт каменной колонной и, казалось, что-то высматривал или к чему-то прислушивался.

– Что он там делает? – спросила я сама себя и из любопытства пошла к нему.

Было холодно, и я сильно озябла.

Самуил Барцель поставил свою лопату и в ту минуту, когда я подошла к калитке, направился куда-то по дороге.

– Что он задумал? – спрашивала я себя. – Что он ищет в лесу, что заметил там?

Я ждала у калитки. Вскоре он возвратился, держа что-то на руках.

Я очень испугалась.

– Урсула! – проговорил он вполголоса, увидев меня. – Смотри, ребенок!

– Как, – воскликнула я, – что это значит? Что вы намерены с ним делать?

– Послушай, Урсула, – продолжал он шепотом, укрывая совсем озябшего новорожденного ребенка, – ужасно было смотреть! Вообрази, молодая женщина положила там около дерева своего ребенка и ушла.

– И вы подобрали его?

– Он ведь умер бы от холода, Урсула, он уже наполовину замерз!

Самуил Барцель, этот обычно грубый и неприветливый человек, был в эту минуту нежнее и чувствительнее меня.

– Что вы с ним собираетесь делать? Чем станете его кормить, Самуил? – воскликнула я. – Не хватало нам еще чужих детей! И что люди обо мне подумают?

– Пусть думают, что хотят, – отвечал он. Затем взял лопату и сам понес ребенка домой.

Я шла за ним, ворча то громко, то про себя.

Теперь мне больно об этом вспоминать, но тогда я именно так думала.

Нам и без того часто нечего есть, а тут еще дитя – чужое дитя, к тому же, о котором каждый может подумать, что оно мое!»

Мартин невольно улыбнулся, вспомнив, как Урсула вечно уверяла его, что ни одна мужская рука ее не касалась и что маленький Иоганн на самом деле найденыш. Завещание подтверждало это, но Мартин и без того не сомневался в правдивости ее слов.

«Маленький новорожденный мальчик, – писала далее Урсула, – был очень слаб и болен. Холодный ночной воздух пагубно отразился на его здоровье, и если бы он оставался на дороге еще несколько минут, то, о Боже, его уже нельзя было бы спасти, он погиб бы! Много трудов стоил мне уход за ним. Часто я недоедала, чтобы купить ему немного молока. Самуил Барцель тоже любил маленького Иоганна, как своего родного ребенка.

Но он все-таки на мне не женился, хотя и видел, что я заменяла ребенку мать.

Так проходили годы. Маленький Иоганн рос, как положено, но не хотел учиться говорить, и вскоре мы заметили, что он нем. Очевидно, на морозе он лишился способности говорить.

Я была очень недовольна, что приходилось содержать лишний рот, и не раз бранилась из-за этого с Барцелем. Теперь я чувствую свою несправедливость; не будь Иоганна, я не испытала бы многих счастливых дней на исходе