Шрифт:
Закладка:
— Ты чего городишь, охламонище?! — вскинулся он. — Как это нет ему защиты? А я на что?
— Так ты тут со мной лясы точишь, — без улыбки напомнил я. — А Василий Дмитревич-то там один, неизвестно с кем, против кого, за каким лешим героически бьётся-рубится-а…
— Да хорош врать-то, характерник! — не выдержал рыжий ординарец. — Ни с кем он не бьётся, не рубится, а в горнице тёплой с офицером жандармейским водку кушает.
— Что мне и требовалось уточнить, — облегчённо выдохнул я, обходя его по касательной. — А двое сопровождающих при офицере были?
— Вроде нет…
— Не пускай их. Бесы они. Не в переносном смысле, а по жизни. Нормальные такие, реальные бесы.
Ординарец схватился за эфес сабли, но я на лету остановил его руку.
— Если сюда придут — сам не нарывайся. Ты хоть и с «Георгием» на груди, но против бесюгана ростовского, как котёнок против стаи воронья. Не нарывайся, убьют, склюют и не заметят!
— А что ж делать-то?
— Меня зови. Но деликатно, по уму. Постучись, зайди, скажи, мол, так и так, «банька готова». Я у дяди отпрошусь и выйду.
— И то верно, — согласился он, поправляя папаху. — Чего зря Василия Дмитревича тревожить? Мы уж, поди, на пару-то легко этих бесов разгоним!
— До пекла будут лететь, не оглядываясь, сопли размазывая, — пришлось соврать мне. — И там ещё всем чертенятам закажут с войском донским связываться! Ты, главное, в одиночку не подставляйся. Прояви военную хитрость…
— Кого учишь-то, хорунжий?! — гордо выпятил грудь дядюшкин ординарец. — Да ещё когда ты пешком под стол ходил, я-то уже… о-го-го! Я ж от Измаила до Варшавы, не слезая с коня, одной левой так неприятеля гнал, что они по сей день при виде рыжих усов кажный своему богу на горькую судьбу жалуется!
Чего он ещё там пел — не знаю. Хвастовство — это же наша национальная черта. Казак без бахвальства — не казак! Пусть выговорится человек, ему надо — кто его ещё, кроме меня, выслушает…
— Ра-а-азрешите войтить, ваше рассиятельство! — старательно подражая дурнейшему солдатскому тону, проорал я, пинком ноги распахивая дверь. На меня чуть изумлённо уставился мой титулованный родственничек и практически «никакой» фальшивый чин якобы столичной жандармерии. Судя по уполовиненному литровому штофу коричневого стекла с тиснёными орлами, водки с перцем выпили они не так уж и много. На старого казачьего генерала это никак особо не подействовало. Ну разве что щёчки да кончик носа чуть порозовели. А вот его гость, пленник, собутыльник (нужное подчеркнуть)… оказался не так силён в борьбе с зелёным змием.
— Иловайский?
— Я!
— Чего припёрся?
— Любовь!
— Э-э, в каком смысле? — привычно затупил мой дородный дядюшка, покручивая желтоватые от табака усы. — Ты мне тут голову не морочь, у меня и без тебя тут…
— Вижу, вижу, — ревниво протянул я. — Значит, как за нагайку по делу не по делу на лавке, на подоконнике, при всём полку — так это Иловайский! А как я не вовремя пришёл, не с тем застал, не так понял, сразу «чего припёрся»?! Пойду батюшке калачинскому, отцу Силуяну на исповеди покаюсь. Может, хоть он поймёт и епитимьей не пристукнет?
Чиновный хлыщ из столицы с нетрезвой заинтересованностью обернулся на нашего генерала. Лицо у него было как у государя Петра Первого, вдруг понявшего, что на ассамблее он тискал не Екатерину, а Меншикова…
— Эт-то… хто? — проворчал жандарм.
— Племянник мой, — вздохнул дядя.
— К-какой?
— Двоюродный, но не единственный. Дал Господь братьев и сестёр, никого бездетными не оставил. А этого… как оно по-латыни… уникумуса взял и свалил с размаху на мою голову.
Пьяный жандарм закивал с таким пылом, что явственный хруст шейных позвонков был слышен на всю избу. Я сочувственно присвистнул и всё-таки решился доложить:
— Некий учёный господин Жарковский из «светлого» будущего, попав под полную власть хромой ведьмы Фифи Зайцевой, вознамерился нам в кашу наплевать. Для чего оделся с пошлой непристойностью и повёл себя недостойным образом, устроив засаду на царского курьера, убив оного, обобрав и для пущей интриги закинув тело прямиком в Оборотный город, в Хозяйкин дворец. Один бы он с этим не справился, оно и ежу понятно, однако подельников покуда не выдал. И не потому, что храбрый такой. Просто это ему в голову не взбредёт — там от уха до уха одна Фифи, в полный рост, яркой персоной с понтами да закидонами. Арестовать мерзавца не получилось, убёг-с! Но вредничать не будет месяца два. Покуда не сможет сесть и обдумать план страшной мести. Он бы и рад пораньше, но, как я говорю, покуда даже сесть не может. Ему упыри прямо в точку попали, в пятую…
— Ну да и пёс бы с ним, — замученно вскинулся мой дядя. — Ты объясни, от меня-то чего хочешь?
— Чтоб вы пистолеты перезарядили и за саблю взялись, — неизвестно с чего брякнул я, тут же зажав рот обеими руками. Да поздно…
Дверь вышибло головой рыжего ординарца едва ли не вместе с косяками. И ведь свезло ему, что папаха высокая, а так бы одним сотрясением мозга не отделался.
— Банька… готова, — успел пробормотать бедняга и отключился. Тоже готов.
— Это что вообще было? — Дядя вопросительно изогнул кустистую бровь в мою сторону.
Ответить я не успел, мне просто не дали — в проёме показались два беса в мундирах столичной жандармерии. Те самые, что недавно дрались с нами в «поместье» Зайцевых, получили оба, огребли по полной, но всё равно припёрлись! Офицерскую форму они себе оставили, а вот прятаться за личинами более не желали. Уродливые морды, скошенные лбы, острые уши, угрожающе наклонённые рога, неполный набор зубов и торжествующий огонь злобных глаз не оставляли ни малейшего сомнения в целях их визита, но…
Надо отдать должное моему престарелому родственнику — не замешкался он ни на секунду. Мигом оценив положение, храбрейший Василий Дмитриевич первым делом спихнул петербургского собутыльника под стол, для пущей сохранности, а вторым на развороте расколошматил толстый марочный штоф об голову первого беса! Бутылка разлетелась красиво — кареокими осколками в разные стороны, вот только вреда причинила не больше, чем новогодняя хлопушка…
— Бесы, они твердолобые, — быстро пояснил я, почти в упор разряжая свой пистолет в грудь второму. Тяжёлый свинец проделал негодяю изрядную дыру меж рёбер!
— Эх, серебром надо было заряжать, — укорил меня дядя, когда первый нападающий помог встать
