«на хвалитех», держали себя так, что правая рука была занята кадильницею, а левая протянута к публике. Священники, во время каждения иконам, к прихожанам подносили левую руку. Добрые прихожане сыпали в руку посильные подачки – кто денежку, кто копейку, рука наполнялась и быстро опускалась в карман, и опять, опорожненная, была к услугам прихожан (см. «Опис. СПб. епархии», т. III, с. 68). Доходы священников в то время не отличались обилием: за молебен платили им три копейки, за всенощную – гривенник, за исповедь – копейку и т. д. Иногда прихожане присылали им к празднику муку, крупу, говядину и рыбу. Но для этого нужно было заискивать у прихожан. Если же священник относился строго к своим духовным детям, то сидел без муки и крупы и довольствовался одними пятаками да грошами; а эти пятаки и в ту пору далеко не могли служить обеспечением. Случалось тогда и то, что во время богослужения явится в церковь какой-нибудь пьяный, но богатый и влиятельный прихожанин и, чтобы показать себя, начнет читать священнику нравоучение, поправлять службу, и бедный, нуждающийся в его подачках священник должен был выносить все это безобразие. Иногда в церкви подгулявшие прихожане заводили между собою разговоры, нередко оканчивавшиеся криком, бранью и дракой.

Случалось также, что во время службы раздавался лай собак, забегавших в церковь, падали и доски с потолка. Деревянные церкви тогда сколачивались кое-как и отличались холодом и сыростью. Причинами такого положения построек храма были, с одной стороны, печальное положение государственных финансов, а с другой – крайняя недобросовестность строителей, прежде всего заботившихся о том, чтобы поскорей и получше найти себе в постройках источник для обогащения.

Торжественностью богослужения отличалась только одна придворная церковь. Императрица Елисавета очень любила церковное пение и сама певала со своим хором; к Страстной и Пасхальной неделе она выписывала из Москвы громогласнейших дияконов, и почтмейстер барон Черкасов, чтобы как можно лучше исполнить державную волю, не давал никому лошадей по Московскому тракту, пока не приедут дияконы.

Как мы уже говорили, православие Елисаветы Петровны было искренно, и наружные проявления религиозности были в обычае и ее придворных. Из документов тогдашнего времени мы видим, что императрица не пропускала ни одной службы, становилась на клиросе[340] вместе с певчими и в дни постные содержала строжайший пост и только одному своему фавориту Разумовскому позволяла во дворце есть рыбное кушанье, а остальных так преследовала за недержание поста, что другой ее приближенный, граф Бестужев, был вынужден обратиться к Константинопольскому патриарху за разрешением не есть грибного. К сожалению, это строгое религиозное настроение имело свою темную сторону. Тогдашние руководители православия – архиепископ Феодосий и протоиерей Дубянской – были скорее ловкие, властолюбивые царедворцы, прикрытые рясою, целью которых было не истинное благо духовенства, а скорее достижение личных выгод и личного влияния на дела. Рядом с печатанием Евангелия и духовных книг для грузин и нового издания всей Библии[341], не появлявшейся в печати с самого 1663 года, к сожалению, для улучшения быта духовенства или ничего не было сделано, или так мало, что не стоит о том и говорить. Законы того времени позволяли принимать и ставить в духовный чин лиц из всех сословий, лишь бы нашлись способные и достойные к служению в церкви. Если прихожане церкви просили о ком-нибудь, чтобы определить его к службе церковной, то от них требовалось свидетельство, что они знают рекомендуемое ими лицо: «не пьяницу, в домостроении своем не ленивого, не клеветника, не сварливого, не любодейца, не убийцу, в воровстве и мошенничестве не обличенного; сии бо наипаче злодействия препинают дело пастырское и злообразие наносят чину духовному». Из дел консистории видим в духовных чинах лиц всех званий: сторожей, вотчинных крестьян, мещан, певчих, купцов, солдат, матросов, канцеляристов, как учившихся в школе, так и не обучавшихся. Хотя указом еще от 8 января 1737 года требовалось, чтобы в духовные чины производились лишь те, которые разумеют «силу букваря и катехизиса», но на самом деле церковные причты пополнялись выпускаемыми из семинарии лицами «по непонятию науки», или «по безнадежности в просодии», или «за урослием». Ставили на иерейские должности и с такими рекомендациями: «школьному учению отчасти коснулся», или: «преизряден в смиренномудрии и трезвости», или: «к предикаторскому делу будет способный». Поступали с аттестациями и такого сорта: «без всякого подозрения честен», «аттестован достойным за благонравие и обходительство», или: «дошел до реторики и за перерослостию, будучи 27 лет, уволен». Встречались «нотаты» и такие: «проходил фару и инфиму на своем коште, и за непонятие уволен». Не отличаясь грамотностью, петербургское духовенство поражало грубостью нравов. В среде его то и дело слышалась брань, частые ссоры между собою и даже с прихожанами в церквах. Картина просвещения и нравственности, как видим, была самая темная. Так, священник Ямской Предтеченской церкви Иларион Андреев, на заутрени в церкви, во время чтения канонов, повздорил с капитаном Иваном Мамонтовым, а в квартире, продолжая ссору, они подрались. За сие Андрееву учинено в духовном правлении наказание плетьми, и был он полгода в подначальных трудах в Александровском монастыре. Тогда духовенство законом не было ограждено от телесных наказаний, и потому всякий власть имеющий считал себя вправе, без суда и расправы, по своему усмотрению, наказывать лиц духовного звания, не говоря уже об архиереях, по мановению которых хватали священника, тащили на конюшню и там нещадно били борбарами, плетьми и шелепами[342]. Помимо телесных наказаний, существовали также и штрафы денежные. Так, указом 1 декабря 1736 года постановлено: в высокоторжественные и викториальные дни, на молебнах и панихидах в соборной церкви, священникам стоять в пристойных себе местах благочинно, не выступая вперед и не уступая назад, и разговоров никаких вслух и шепотом не употреблять и не кривляться, а за отступление от правила сего брать штраф по 50 копеек с человека. Церковное благочиние в то время редко соблюдалось. Назначенный обер-прокурором Св. Синода князь Я. П. Шаховской вскоре по вступлении в должность заметил, что в церквах во время службы приходящие молельщики, вместо того чтобы молиться с благоговением, производят многие о разных светских делах разговоры. При Анне был указ против юродивых, которые, по «неблагообразию своему, одеяся в кощунствующую одежду», наводили молельщикам в церквах в помешательство, смех и соблазн. В 1743 году вышел указ относительно нищих, которые стали производить свой сбор в самых церквах и тем развлекали молящихся. Сотские и десятские находили неприличным ловить их здесь, дабы, как сказано в полицейской промемории[343], при ловле не произошел мятеж (т. е. замешательство). Св. Синод препоручил поимку нищих