Кроме капкана химического анализа, у Пеллегрини практически ничего нет: проваленный полиграф, известные отношения с покойной, отсутствие подтверждаемого алиби. Все их дело состоит из мотива, возможности и обмана в сочетании с одинокой уликой. А финальный козырь для ключевого момента лежит глубоко в кармане пиджака Пеллегрини – последняя фотография. Но этот старый снимок даже нельзя назвать уликой; детектив сам знает, что это не более чем догадка.

Фостер все еще ведет вступительный монолог. Полчаса расписывает свой профессионализм, заодно героизирует и Пеллегрини. Специалист признает, что Рыбник уже встречался со старшим следователем по делу, но, объясняет он, Пеллегрини не оставил следствие после первых разговоров. Нет, говорит Фостер, он продолжал вас разрабатывать. Продолжал собирать улики.

Рыбник остается бесстрастным.

– То, что произойдет здесь сегодня, отличается от ваших прошлых разговоров с детективом Пеллегрини, – произносит Фостер.

Торговец слегка кивает. Странный жест, думает Пеллегрини.

– Вы уже были здесь, но не сказали правду, – говорит Фостер, покончив с формальностями и бросаясь в первую атаку. – Нам это известно.

Рыбник качает головой.

– Я же сказал, что нам это известно.

– Я ничего не знаю.

– Нет, – тихо отвечает Фостер. – Знаете.

Очень медленно и очень подробно он начинает объяснять химическое сравнение штанов девочки и образцов из магазина на Уайтлок-стрит. В нужный момент Пеллегрини достает из коричневого пакета из-под стола испачканные штаны, раскладывает на столе и показывает черные пятна возле коленей.

Рыбник не реагирует.

Фостер продолжает, указывает на фотографию мертвой девочки в переулке за Ньюингтон-авеню, подчеркивает, что черные пятна уже были на штанах, когда ее нашли.

– Теперь взгляните сюда, – он демонстрирует отчет ATF. – Эти линии обозначают состав пятен, а здесь – состав образцов, которые детектив Пеллегрини взял в вашем магазине.

Глухо. Никакой реакции.

– Видите карту? – Пеллегрини указывает на доску. – Мы проверили все здания в Резервуар-Хилле, где когда-либо были пожары, и ни в одном из них образцы не совпадают с этими пятнами.

– Ни в одном, кроме вашего, – добавляет Фостер.

Рыбник качает головой. Он не злится. Даже не оправдывается. Пеллегрини нервирует отсутствие у него реакции.

– Она была в вашем магазине и испачкала штаны, – говорит Фостер. – Испачкала штаны в вашем магазине либо до, либо сразу после убийства.

– Я об этом ничего не знаю.

– Нет, знаете, – отвечает Фостер.

Рыбник качает головой.

– Ну, а как же тогда сажа из вашего магазина попала на ее штаны?

– Этого не может быть. Я не знаю, как так вышло.

Почему-то никак не получается достучаться. Они возвращаются к картинкам, второй раз объясняют то же самое другими словами. Фостер достаточно медленно проводит торговца через все это, чтобы их логика была ясна.

– Посмотрите на эти линии, – он вновь показывает отчет ATF. – Они совершенно одинаковы. Как вы это объясните?

– Я не могу… Не знаю.

– Знаете, – говорит Фостер. – Не лгите мне.

– Я не лгу.

– Тогда как вы это объясните?

Рыбник пожимает плечами.

– Может быть, – преполагает Фостер, – может быть, вы ее не убивали. Но, возможно, вы знаете, кто это сделал. Может, вы разрешили кому-то другому спрятать ее у вас в магазине. Вы это от нас скрываете?

Рыбник поднимает глаза от пола.

– Может, кто-то другой попросил разрешения оставить кое-что у вас в магазине, и вы даже не знали что именно, – нащупывает брешь Фостер. – Должно же быть какое-то объяснение тому, что Латония была в вашем магазине.

Рыбник качает головой, сначала слабо, потом решительно. Отодвигается на стуле, сложив руки на груди. Не клюнул.

– Она не могла находиться в моем магазине.

– Но она была там. Ее принес кто-то другой?

Рыбник колеблется.

– Как его зовут?

– Нет. Никто ее туда не приносил.

– Ну, она там была. Так сказано в отчете.

– Нет, – говорит Рыбник.

Тупик. Фостер инстинктивно уходит от конфронтации, и детективы приступают к обычному взятию показаний. Пеллегрини, в частности, пытается найти хоть малейший намек на алиби и заново задает все дежурные вопросы. Медленно и мучительно они вытягивают все те же ответы – о его отношениях с Латонией, о его мутном алиби, о его отношениях с женщинами, – и впервые за десять месяцев Рыбник начинает проявлять нетерпение. Как вдруг меняется ответ на один вопрос.

– Когда вы в последний раз видели Латонию? – спрашивает Пеллегрини, наверное, уже в десятый раз.

– Когда я ее видел в последний раз?

– Перед убийством.

– В воскресенье. Она приходила в магазин.

– В воскресенье? – удивленно переспрашивает Пеллегрини.

Рыбник кивает.

– В воскресенье перед исчезновением?

Он снова кивает.

Вот и брешь в стене. Во время предыдущих допросов он божился, что не видел Латонию в течение двух недель до убийства, и Пеллегрини так и не нашел свидетелей, способных это безоговорочно опровергнуть. А теперь Рыбник сам говорит, что девочка была в его лавке за два дня до убийства – и всего через несколько дней после пожара, уничтожившего магазин на Уайтлок-стрит.

– Зачем она приходила?

– Она приходила спросить, не может ли чем-то помочь после пожара.

Пеллегрини гадает. Рыбник врет, чтобы компенсировать химические улики, думая, что предыдущий визит в сгоревший магазин объяснит пятна на штагах? Или он врал на прошлых допросах, когда дистанцировался от любых контактов с мертвой девочкой? Говорит ли он правду сейчас, забыв о прошлых ответах? Он в замешательстве? Неужели он вспомнил об этом впервые?

– Когда мы разговаривали с вами раньше, вы утверждали, что не видели Латонию в течение двух недель до ее исчезновения, – начинает Пеллегрини. – Теперь вы говорите, что видели ее в воскресенье?

– Две недели?

– Вы сказали тогда, что не видели ее две недели.

Рыбник качает головой.

– Вы сами повторяли одно и то же каждый раз. У нас все записано.

– Не помню.

Что-то происходит. Медленно, аккуратно Фостер подводит торговца к краю пропасти – обратно к отчету ATF и упрямой логике химических образцов.

– Если не вы принесли ее в магазин, – спрашивает следователь, – кто тогда?

Рыбник качает головой. Пеллегрини бросает взгляд на часы и понимает, что они здесь уже пять часов. А время имеет значение: признание, полученное в пределах шести-семи часов, обладает куда большей доказательной силой, чем полученное через десять-двенадцать часов допроса.

Сейчас или никогда, думает Пеллегрини, вынимая последний козырь из рукава. Из кармана его пиждака появляется фотография девочки с Монпелье-стрит – как две капли воды похожая на Латонию, но пропавшая в конце 1970-х. Он приберег копию снимка из архива газеты, найденную несколько месяцев назад; приберег как раз для этого момента.

– Скажите, – говорит Пеллегрини, протягивая старый снимок подозреваемому, – вы знаете, кто это?

Уже находясь в некотором