но подобный ангел, который просто воплотился в форме другой девушки, очень юной девушки, с которой я тут же познакомился. Выяснилось, что с ней я могу говорить на своем родном русском языке, потому что она тоже москвичка. Как и на том вернисаже, мы какое-то время поговорили, я опять почувствовал состояние, близкое к влюбленности. Затем я встретил эту девушку уже где-то через год. Выяснилось, что тот вечер, когда мы с ней познакомились, стал вечером потери ее девственности. Но вовсе не я был инициатором этого сакрального момента, поскольку мы только мимолетно познакомились и просто разошлись, разнесенные потоками тех энергий, которые управляют вернисажными и фестивальными толпами. Уже через год мы встретились, окончательно влюбились друг в друга и прожили вместе лет пять или шесть. Это была встреча с Катей Селебрин, она же Катя Лучиано, она же Катя Луч. Узнав ее лучше, я понял, что встретился с очень амбивалентным ангелом. В рассказе «Качели» я попытался описать этот тип ангелоида, а также то состояние, которое по законам романтической новеллы передается через описание природы. Встрече с девушкой в этом рассказе «Качели» предшествует intercourse с деревом.

«Я быстро спрыгнул с прямой тропы, устремился в чащу, откуда из глубины, уже приветливо и возбужденно, махало мне ветвями юное деревце. В стволе этого деревца явно жила дриада, нимфа ствола. И я порывисто обнял ее стан: узкий, девичий. И под нежной серебристой корой словно бы втайне танцевало и тянулось ко мне нагое тело девушки лет семнадцати. Необузданно я целовал ее ветви, листья, глаза на коре, ее губы, пахнущие луговой травой. Объятия наши делались все теснее, пока сперма не брызнула и не потекла по шелковистой коре деревца. Предав сексуальную круговую поруку человеческого вида, я ощутил пьяную радость и легкость воздухоплавателя. И в коридоре посторгазмического счастья продолжил свое движение по саду. Резкий звук качелей становился всё ближе, и наконец я узрел человеческую девушку на очень высоких качелях. На гигантском маятнике взлетала она, овеваемая платьем и летящими за ней длинными волосами, а также мелким легким дымом горящего поблизости костра. Свинцовая туча резко сожрала солнце, тени исчезли, в воздухе запахло электричеством и близким ливнем. Я уставился на девушку, и внезапно жуткое видение посетило меня. Мне показалось, что в те минуты, когда качели, описывая свой полумесяц, возносили ее вправо, и она наклонялась вперед, согнув колени, лицо ее представало передо мной в ауре прядей совершенно прекрасным, озаренно-ангельским и серьезным. Губы плотно сомкнуты, полудетские черты высечены из античного мрамора, очи темны, честны и сиятельны. Но в те мгновения, когда качельная доска уносилась влево, отдаляя ее от меня, чудовищная трансформация происходила с ее лицом. Рот раздвигался в кошмарной усмешке, выказывая длинные, узкие, иглоострые клыки и свитый жгутом язык, трепещущий как жало насекомого, в глазах ярко вспыхивал ядовитый огонь, брови смыкались над переносицей клинками двух ржавых ножей, а волшебные кудри, будто впитав в себя электричество, разлитое в воздухе, змеились и потрескивали, словно сгорая в невидимом костре».

Здесь делается попытка описания галлюцинаторного эффекта, связанного с двойственностью восприятия. Речь идет не столько о двойственности личности, но речь о качелях восприятия, ибо эта двойственность существовала лишь в моем воображении. Наше с ней общение прошло под знаком подобного рода двойственности, жизнь наша качалась как качельная доска из эйфорического ангелизма в овеянный духом европейской живописи демонизм. Всё это было еще и крайне итальянским. Даже формы общения были итальянскими, они включали в себя проявления, которые в отношениях с другими людьми мне были совершенно не свойственны. Например, швыряние предметами. Однажды на Казантипе мы поселились в белоснежной комнате, в Замке, построенном моим другом. Мы в какой-то момент поссорились, а перед этим купили огромный мешок роскошных персиков. В гневе мы стали метать друг в друга персики. Многие из них застряли в белоснежных стенах, изуродовав комнату. Потом мне пришлось создать целые картины на стенах, вуалирующие жуткие пятна, оставшиеся от разбившихся персиков. Одно из этих пятен превратилось в полумесяц с человеческим лицом, усмехающийся, а изо рта полумесяца вылетает бабл с надписью: «Блядь…» Возможно, этот полумесяц, высказывающийся таким образом, до сих пор еще усмехается на стене той комнаты, находящейся в селе Поповка. Таким образом (каскадно, в два перепада), встреча с ангелом всё же произошла. Эта встреча переросла в форму сожительства с ангелом, имеющим двойственную природу.

Влюбившись, я написал для нее стихотворение:

Где-то ангел сизокрылый

Ходит над потоком вод,

На ресницы моей милой

Золотую воду льет.

В тесноте квартир и клубов,

В пестроте московских дней

Проступает тяжесть срубов

Окрест миленькой моей.

И на их тягучих смолах,

Темных, темных, словно мед,

Стайка ангелов веселых

Водит микрохоровод.

Страстная была любовь, но не миролюбивая. Нередко она напоминала военные действия. Периодами, особенно во время долгих крымских зависаний, навещал нас волшебный уют. Мы были счастливы в маленьких приморских комнатах с небольшими балконами. Но затем мы снова расставались, потом опять возвращались друг к другу, снова ссорились и расставались. Итальянские ангелы турбулентны и воинственны. В Лондоне явился мне ангел в образе итальянки как предзнаменование моей пятилетней жизни с Катей Лучиано, чья внешность и характер также совершенно итальянские, хотя она и родилась каким-то чудом в русской семье, словно знойный кукушонок в гнезде перепелки. Я жил тогда в Колпачном переулке, в узкой комнате на первом этаже. За окном моей комнаты шелестели большие деревья, за окном сутулилась лавочка, где днем гундосили старушки, пересказывая друг другу истории чужих существований. А ночью там обжимались парочки, вплетая свои шепоты и стоны в ткань моих затейливых снов. Под утро, после клубной танцевальной ночи мой ангел влезал ко мне в окно, чтобы не тревожить дверным звонком моих соседей по квартире.

Помню ее бордовую футболку с гигантскими глазами на груди и вишневые вельветовые джинсы с множеством приколотых значков – советских и английских. Разгоряченная подростковым дэнсингом, она обрушивалась на меня, как горячий шалаш, как сокрушительный и пылкий колобок. Но уже часа через три она могла снова убежать от меня, на прощание кинув в мою голову тарелкой. Впоследствии бурный ангел стал певицей. Ее песня Selfdestructive Boy до сих пор тревожит сердца саморазрушающихся мальчиков. Я всё же не вполне предан саморазрушению, поэтому турбулентность наших отношений в какой-то момент стала для меня мучительной. И, видимо, для ангелоида тоже. Спасением из этого