в какой-то степени. Но этот город не вставляет как-то. Меня, во всяком случае, совершенно не вставило. Видя эти группировки людей возле пабов, оживленно беседующие, пьющие пиво и другие напитки, наблюдая некоторую необузданность англичан, их одновременно раскованность и в то же время глубокую скованность, видя эти улицы, выдержанные в изысканных цветовых сочетаниях, наблюдая за гигантскими серыми белками, важно прогуливающимися по травам Гайд-парка, наблюдая за всей этой реальностью, такой чрезвычайно убедительной, выпуклой, впечатляющей, эстетизированной, я не испытывал вштыр. Эффект был противоположный, чем от Венеции. Я ожидал, что Венеция вызовет у меня разочарование, просто потому, что она предварялась завышенными ожиданиями. Пруст пишет: Венеция обязана разочаровать, но никогда не разочаровывает. Это miracle: ты получаешь именно то, что должен получить. Как в меню написано «Кисель из черники (вкусный)». Ты думаешь: раз написали «Кисель из черники (вкусный)», то, наверное, это будет компот из крыжовника, да еще к тому же невкусный. Каково же твое изумление, когда наливают кисель из черники, вкусный. Ты понимаешь: всё действительно так, как написали. Написали «кисель», написали «из черники» и написали «вкусный», и всё это так и есть.

В Лондоне прикопаться не к чему. Нельзя сказать, что тут недостаточно грандиозно или красиво, недостаточно великолепно, недостаточно центрально. Всё это действительно центрально, грандиозно, великолепно, замечательно, но никаких чувств по этому поводу не возникает. Не возникает галлюцинаторного эффекта почему-то. Словно бы всё это создано для вторичного использования. Тут можно снять фильм и потом где-нибудь в городе Бердянске, например, на Азове, идя по пыльной безлюдной улице, вдоль пропыленных кустов, в знойный полдень, ты видишь дверь какого-то клуба, и там написано: «Фильм показывается сегодня». Ты заходишь и видишь там Лондон, снятый в фильме. Тогда ты действительно впираешься на Лондон. Ты понимаешь, зачем построены эти грандиозные соборы, зачем Темза, мосты, Тауэр. Не для того, чтобы ты туда приехал и охуел, а для того, чтобы потом, где-нибудь в Бердянске, или в Калькутте, или в Мельбурне ты увидел всё это на экране или на гравюре и уже отраженными, отзеркаленными версиями был потрясен до глубины души. Это город, созданный для отражений, для вторичных проглюков.

Пока ты там находишься, ты абсолютно ничего не чувствуешь. Ощущаешь унылое функциональное бытие, абсолютную свою ненужность. Отовсюду к тебе тянется вопрос: «А ты нахуй сюда приехал? Не хочешь ли уебать отсюда? Было бы лучше, если бы ты уехал как можно скорее». И это такой абсолютно персонально не окрашенный посыл. «Зачем ты здесь, тут и так все приехали. Вот, смотри, индусы приехали, и малайцы приехали. А еще ты приехал. Может, уедешь все-таки?» Не то чтобы тебе говорят «уезжай немедленно», скорее идет такой тоскливый посыл: «А может, все-таки уедешь? Хочешь – оставайся, но если ты съебешься отсюда, мы тебе скажем спасибо большое». Ощущая вот это всё, ходишь и думаешь: действительно, поскорее бы отсюда съебаться. К тому же эти тоскливые ощущения подкреплялись тем, что денег не было абсолютно. Деньги были выданы только в последний день. Что спасало много раз в таких ситуациях, в чужбинных городах, так это такая замечательная структура, как кришнаиты. Я в какой-то момент присмотрел людей в оранжевых тряпках, наученный горьким опытом безденежного пребывания на чужбине. Когда хочется есть и денег нет, надо с ними посидеть, попеть, и через какое-то время действительно принесут еду, тебя накормят бесплатно, довольно вкусно – у них приятная вегетарианская хавка.

Так понимаешь смысл колониализма. Не зря эти империи вели себя так сурово: они обеспечивали себе тылы. Становится понятно, почему Гитлер не прошел: не только потому, что остров удобно оборонять, – он не прошел точно по тем же причинам, по каким не прошел в Советском Союзе. Он столкнулся со слишком грандиозным миром. Это не одна какая-то страна, это очень много стран, очень много народов. У всех совершенно разный менталитет, совершенно разные боги их охраняют, демоны, духи, там увязнет любой нибелунг и любой блицкриг. Там и индусы, и кенгуру проскакал, и утконос проплыл, и мангуст где-то свисает, какой-то колдун выполз из-под земли из такого века и народа, о котором даже никто не знает, что есть такой народ. Всё это сплелось в понятие «Британская империя» или «СССР», еще и тюбетейка магическая где-то лежит в шкафу. Можно набрать самых блестящих арийцев, построить их в запредельные порядки, снабдить их самыми передовыми самолетами, танками, цейсовскими биноклями – всё равно в таком количестве тюбетеек, мангустов, храмов, обломков, еще какого-то бреда, сметенного словно огромным веником, гигантской метлой, увязнет абсолютно всё. В этом смысле Британия очень похожа на Россию: грандиозная гора, сметенная со всего земного шара. Никто там не пройдет, и таким образом можно выжить любому. Сидишь, вокруг какие-то индусы сидят. Ты уже не понимаешь, где ты находишься.

Я был привержен танцевальному образу жизни. Живя в Москве, старался хотя бы несколько ночей в неделю проводить, танцуя в клубе до самого утра. В Лондоне друзья повели меня в большой гей-клуб. Обычно в гей-клубах бывает веселая, расколбашенная и разбитная атмосфера, в лондонском же было мрачно, просто чудовищно, какая-то давящая жуть. Казалось, что я нахожусь в трюме колониального корабля, что кто-то сейчас прибежит с кандалами или что несут каких-то рабов ебать. Я оттуда убежал в реальном ужасе, но танцевать мне продолжало хотеться. Вдруг я увидел гигантский клуб «Капитол», к очереди пристроился, и меня пропустили фейсконтрольщики. Я оказался в гигантском пространстве, где танцевало, по ощущениям, несколько тысяч человек одновременно. Там было идеально: очень спокойно, весело. Яркая развеселая музыка. Я стал сразу же впадать в свойственные мне формы экстаза, а именно плясать как сумасшедший, прыгать, скакать, чувствовать себя непринужденно. Только через какое-то время я вдруг осознал, что в этом гигантском пространстве я единственный белокожий человек. Все остальные были чернокожие. Тем не менее всё проходило на полном релаксе, и я чувствовал себя там совершенно уместно. Меня окружила стайка чернокожих девчат, которые подыхали от смеха, потому что, видимо, им было очень смешно это видеть: какой-то мало того что белокожий, но еще совершенно ебанутый парень зашел и явно не в себе находится. Почему его выпустили где-то в его стране из дурки? Каким ветром его сюда занесло? Всех это очень смешило, они дико хохотали, показывая хрестоматийные белозубые хохотливые усмешки на прекрасных чернокожих лицах с весело и задорно блестящими глазами. Они очень по-дружески стали вступать со мной в общение посредством жестов, стали мне показывать разные фигуры, как бы учить каким-то формам танца, не произнося при