Долго не думал, через два месяца замуж позвал. Лида согласием ответила. Вот ждали, пока пост пройдёт. А тут на тебе, пришла беда – отворяй ворота, скончалась Лида внезапно. Никто не знал отчего, легла спать да и не проснулась. Хоронили её словно живую, Василий того и боялся, что вправду живая – совсем она на покойницу не походила, одно только – бледная, а так, ну словно спит. Ухо к её рту подносил, слушал – а вдруг дышит? Деревенские как на сумасшедшего смотрели, жалели, мол от горя двинулся, невесту хоронит. Схоронили. И вот третью ночь покоя ему нет. Приходит к нему Лидия и плачет, плачет.

Ответ пришёл, откуда не ждали. Вечером, когда Василий с кузницы домой шёл, увидел, что возле избы подруга Лидкина стоит, и как добралась только одна через лесок, не страшно что ли в потёмках одной было?

– Здравствуй, Ирина, зачем пожаловала? Что случилось?

– Я к тебе, Василий, надо мне рассказать тебе кой-чего. Не убивался бы ты больно по Лидке, это мне она была подруга, а вот тебе… Не любила она тебя уж прямо скажу, Василий, мать с отцом её заставляли за тебя пойти, как начал ты к ним ходить в гости, понравился ты им – мол и дом есть, и хозяйство, и кузнец ты, всегда кусок хлеба дома будет. А Лидка злилась, не хотела идти за тебя, у ей ведь другой был. Любила она до смерти его. Андрей это из города. Мне одной она открылась, рассказала о нём. Да как я поняла жениться-то он и не собирался, а вот грех сотворил. Не устояла перед ним Лидка.

– Что ты говоришь, Ирина? В своём ли ты уме? – вскричал Василий.

– Погоди ты, не серчай. Мне незачем тебе лгать, я на тебя глазу не имею, у меня жених есть. Да вон он, за деревом стоит, я его попросила наедине с тобой погутарить. Не надобно, чтоб ещё кто тайну Лидкину узнал, жалко мне её, и нет у меня цели позорить ни её саму, ни семью её. Тебя только жалко, как бы не запил иль бобылем не остался, вот и пришла. Да дай договорю уж, коль начала, мне самой нелегко это рассказывать.

Так вот, как случилось у них это дело, так узнала позже Лидка, что отяжелела. А тут ты. И родители всё о тебе хлопочут. Она к Андрею, мол так и так, ребёночек ить у нас будет. Жениться надобно. А он рассмеялся ей в лицо и говорит – какой ещё ребёнок, у меня ж в городе семья и трое деток. Сама дура виновата. А встречались то они ведь тайком, вот он и не боялся, что про него кто проведает. И познакомились они там же, где и вы, на ярманке этой, будь она неладна.

И пошла Лидка-то к бабке, что живёт у нас в деревне и нехорошими делами занимается, попросила её ребёночка вытравить, та это умела. Ну вот и сделала старуха чего-то, не знаю уж и знать не хочу. Да только Лидка кровью вся истекла. Оттого и померла ведь она, Василий. Не сумела я её отговорить да уберечь. И я тоже виновата. Родители то и не знали того. Вот, Василий как оно было. Ну да мне пора, не горюй ты больше времени, живи, Васенька и Лидку прости за всё, что я тебе поведала.

Василий, шатаясь, словно пьяный, вошёл в избу. Не раздеваясь сел на пол и долго ревел, как дитя, рыдая в голос. А после пошёл снова к отцу Мефодию и рассказал всё как есть:

– Как же жить теперь, батюшка?

– Жить, как Бог велел. Людям зла не делать, ближнего прощать, последним делиться. Заповеди они всегда одни были, Васенька. А за Лидию будем мы молиться с тобой, авось смилуется Господь наш Человеколюбец, простит душу заблудшую.

– Отчего ж она мне-то снится? Ведь не любила меня.

– То Господу виднее. Значит ты один, кто можешь ей помочь.

– Я простил её, батюшка, хоть и сердце моё рвётся, но не держу зла. Жалко мне её, и дитя её ни в чём не повинное. Полюбил бы я и дитя это, как своего, коль повинилась бы она передо мною!

– А ты спрашиваешь, отчего она именно к тебе является…

Прошли годы. У Василия подрастали дети, жена ждала четвёртого. Он работал в кузнице, когда вошла к нему нищенка:

– Помоги, мил человек, чем можешь.

– Ступай в избу, там жена моя, она тебя и накормит и с собой чего соберёт.

– Спасибо, мил человек.

Спустя какое-то время она вернулась, держа в руках узелок со снедью, на ней уже было надето не прежнее её рваное рубище, а жёнино платье, хоть и старенькое, но ещё целое и опрятное, жене-то мало было после трёх ребятишек.

– Василий, спасибо тебе за то, что приветил. За добро твоё не оставит Господь ни тебя, ни семью твою. А тем паче за молитвы твои спасибо, помиловал меня Господь.

Василий стоял поражённый, а нищенка подняла голову и улыбнулась ему. То были глаза Лиды.

– Лида? – прошептал Василий.

Но никого уже перед ним не было. Он выбежал из кузницы и огляделся. Далеко, за деревней, на самом горизонте, где золотое поле сливалось с голубой полоской неба шли по тропинке двое – нищенка и мальчик лет десяти.

Страшная ночь на сеновале

На сеновале было прохладно и пахло свежим сеном, вчера только сложили под крышу пахучие, разноцветные охапки трав, впитавшие в себя тепло солнца и аромат бескрайних лугов, что раскинулись за деревней до самого горизонта.

Ребятишки лежали вповалку на сене, пятеро веснушчатых, курносых мордочек, с выгоревшими на солнце белёсыми прядями в вихрах – мальчишки десяти, двенадцати лет. Днём они работали почти наравне со взрослыми и в поле, и в огороде, и на конюшне, а когда опустилась вечерняя прохлада, искупавшись в речке, пришли они на сеновал к Саньке, вместе то веселее, да и жарко в избе, народу полно – крестьянские семьи велики. У Максимки вон в одной избе сразу три зыбки качают, мамка народила Анютку, да у старших сыновей жёны уже народили, вот и качают свекровь, да две снохи одновременно, а уж как реветь примутся разом три младенца, вот тут уж веселье.

А на сеновале у Саньки благодать, тишина да покой. То вон сверчок где-то в углу затрещит под самой крышей, то в лесу филин заухает, лес-то недалёко, вон прямо за околицей, то ветер ночной зашелестит, задувая в щели меж досок и навевая сладкие сны. Хорошо одним словом.

А что в темноте ночью делать как не страшные истории рассказывать? Да ничего, конечно. А уж историй-то мальчишки знают уйму. Кто на что горазд. Вспоминают, что от маменьки иль от тяти слыхали, да и от себя маненько ещё, конечно, добавят, как без того.

– От тяти я слыхал, – это Павлушка голос подал, – Как однажды поехал он на ярмарку, да припозднился, и домой-то уж затемно возвращался. И вот едет он мимо озера, того как раз, где мы с вами рыбачили давеча, и вдруг лошадь-то к-а-а-к встанет, и ни с места! Что делать? Он её и так и сяк понукает, ну ни в какую. И вдруг из-за дерева выходит старичок, такой невысокий, сам с бородой и с посохом, будто за грибами пошёл, это ночью-то! Ну тятя удивился, конечно, что за дед такой, а сам говорит, мол, вот лошадь встала и ни в какую, сам не пойму что это с ней, всегда такая покладистая. А старичок тот хитро так глянул, и отвечает, мол, пока я не разрешу, никуда твоя лошадь не пойдёт.

Тятя тут и смекнул, что старичок непростой. А что, если леший это сам? Только он так подумал, как старичок засмеялся и говорит: «Угадал ты, узнал меня, ну коли так, так езжай себе дальше», и как свистнет, так что у тяти уши заложило. Лошадь сразу