class="p1">Бывший Главный военный прокурор СССР Н. Афанасьев (при Вышинском он занимал должность прокурора Орловского военного округа) рассказывал: «Так каков же был Вышинский? Внешне строгий, требовательный — в общем, человек, чувствующий свой „вес“, явно показывающий, что близок к „верхам“, и сам являющийся одним из тех, кто на самом верху вершит дела. Таким Вышинский был перед подчиненными. А на самом деле Вышинский был человек с мелкой душонкой — трус, карьерист и подхалим. Так что вся „значимость“ Вышинского — позерство и трюки провинциального актера, до смерти боящегося за свою карьеру, а главное, конечно, за свою меньшевистскую шкуру».

Однако Вышинский, как ни странно, репрессирован не был. Хотя периодически и над ним сгущались тучи, но что-то наверху в последний момент не складывалось и его не трогали. Он и сам понимал: чтобы уцелеть, пора бы и сменить сферу деятельности. Незаметно оставив свой пост, в 1940 году он уходит «в дипломатию» и становится заместителем наркома иностранных дел. В январе 1946 года Вышинского назначили главой делегации СССР на первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Поначалу, выступая, он еще употреблял выражения «наши американские и английские друзья», но очень скоро, по мере усиления «холодной войны», стали крепчать и его речи. Подтверждая, что «демократия — это есть ограничение тирании», он одновременно выступал против «принципа неограниченной свободы». Символично, что, когда в 1948 году ООН принимала Декларацию прав человека, позицию Советского Союза озвучил именно Андрей Януарьевич. Всю жизнь призывавший к расстрелу за любые проявления инакомыслия, теперь он сетовал на то, что в Декларации не прописано право на уличные демонстрации…

Он и будучи представителем СССР в ООН давал волю своей артистической натуре, на устраиваемые им концертные номера, в которые он по старой привычке превращал все свои речи, сбегались посмотреть. Человек с моментальной реакцией, блестящей эрудицией, богатейшим лексическим запасом, он славился непредсказуемыми выходками. «Вот он, поджигатель войны!» — мог крикнуть Вышинский, указывая на человека пальцем. При этом «Ягуарович» был примерным семьянином — еще в 1903 году он женился на Капитолине Исидоровне Михайловой и прожил с ней в счастливом браке свыше пятидесяти лет. Нежно любил свою дочь Зинаиду.

4. Личные обстоятельства

Помню, еще во время нашего первого знакомства с Волиным я не удержался и спросил, как ему удалось уцелеть в годы массовых репрессий. «Я никогда не держался за кресло», — коротко ответил он.

Вряд ли это что-то объясняет. Гибли тогда и те, кто делал карьеру любой ценой, и те, кто не держался за кресло, и те, кто никаких высоких кресел не занимал.

Можно пытаться объяснить судьбу Крыленко его принадлежностью к старым революционерам, его горячностью, несдержанностью, кипящим темпераментом. А судьбу Вышинского хитростью, лицемерием, умением приспосабливаться, угодничать. Но, опять же, не все пылкие революционеры были расстреляны, были и такие, что прожили долгую жизнь, и не все хитрецы и приспособленцы избежали гибели, смогли обмануть судьбу.

Из этих историй можно сделать лишь один безусловный вывод. Когда закон в государстве попирается (неважно из каких соображений — революционной сообразности или карьерной выгоды, высоких мечтаний о грядущем счастье или низких расчетов), каждый человек может стать жертвой произвола, насилия. И личные обстоятельства становятся лишь деталями этого произвола, неумолимого и необъяснимого.

2009 г.

Грозный баловень судьбы, или По законам своего времени

По многолетней привычке в одну из суббот я заглянул в книжный магазин «Москва». Там в букинистическом отделе среди множества книг вдруг сразу бросился в глаза массивный, густо коричневый том в тяжеленном, словно бронированном, переплете.

Я узнал его сразу. «Настольная книга следователя», изданная в 1949 году, где среди трех авторитетных членов редколлегии и авторов был Лев Романович Шейнин. В свое время эта книга многому меня, начинающего юриста, научила. Самое поразительное — она и сегодня по отзывам многих практиков не потеряла актуальности. Разумеется, тут же вспомнил о Шейнине и подумал, без него в те годы такой труд не мог обойтись!

Лев Романович Шейнин был человеком с необычной биографией и удивительной судьбой. Он занимал тогда мои мысли еще и потому, что я работал над романом-хроникой о Нюрнбергском процессе, а Шейнин в нем участвовал, и даже был втянут в серьезную интригу, которая потом обернулась для него самого весьма печальным продолжением…

Человеком Лев Романович, конечно, был незаурядным. Многое успел сделать, многое пережил. Вот только исповедоваться — ни публично, ни в частных разговорах — никогда не желал, до конца дней своих хранил молчание о делах минувших. Что ж, чем оборачивается блуд словес, Лев Романович хорошо представлял, ибо был посвящен в правила игры, существующие в обществе, в котором он жил, и сам неукоснительно их соблюдал. И когда знаменитый актер Василий Борисович Ливанов, в 60-х годах прошлого столетия, едва прикоснувшись к истории его жизни, и будучи поражен услышанным, предложил написать Шейнину мемуары — это будет бестселлер! — тот посмотрел на него так «будто в первый раз видел» и только негромко сказал: «Васечка! Вы что, с ума сошли?!»

Шейнин не считал возможным предать гласности тайны былых времен даже в ту пору, когда был к небу ближе, чем к земле. Он все равно молчал. Но и пружину молчания время от времени история приводит в движение…

О Льве Романовиче я говорил со многими — коллегами, друзьями, которых было не счесть, просто знакомыми и людьми, которым случайно довелось встретиться с ним на жизненном пути. И что-то из тайн, хранимых этим человеком, становилось более или менее понятным. Пусть не в деталях, а в виде общей картины. Весьма разнообразной и поучительной.

На работу в прокуратуру после Гражданской войны его, семнадцатилетнего студента литературного института, просто мобилизовали по комсомольской путевке только потому, что там некому было работать. И он, пылкий провинциальный юноша, мечтающий о литературной славе в столице, без всякой подготовки становится следователем, получает право арестовывать людей, отдавать их под суд, распоряжаться судьбами человеческими. И одновременно сталкивается с самыми темными и грязными сторонами жизни, с пороками и жестокостью, превосходящей порой все фантазии, доступные молодому человеку. И все это в условиях «обострения классовой борьбы», когда любые собственные промахи и даже проступки ничего не стоит оправдать «классовым чутьем» и «революционным сознанием».

И в этой ситуации сообразительный, умеющий мыслить и сопоставлять факты Шейнин, скорострельно окончивший юрфак