— А наша нынешняя жизнь вам понятна?

— Представьте себе… Мы сейчас движемся по пути дикого капитализма. Я говорю это со всей ответственностью, потому что кое-что понимаю в экономике…[1]

 Если мы и построим когда-нибудь капитализм, то это будет капитализм самого худшего типа. В нем не будет ни настоящей демократии, ни благосостояния народа. Не будет главного…

— Что вы имеете в виду?

— Национальную идею! А без национальной идеи никакое государство не может существовать нормально. Оно всегда будет нестабильно, его всегда будут раздирать противоречия, накапливающиеся в обществе. А как сказано в Библии, дом, разделившийся внутри, не устоит…

Наше общество буквально захлебывается в море беззакония и коррупции. Цена человеческой жизни девальвирована, не утихает террор, растут бедность и нищета, проституция, наркомания, убийства… Зато исчезает все, что делает человека человеком, что придает смысл и ценность жизни. Представители преступного мира проникают в правительственные и коммерческие структуры, в политику, искусство… Можно сказать, профессия преступника становится такой же привычной, как и все остальные. Это та плата, которую мы платим и будем платить за тот путь, по которому пошли…

— А вы знаете другой путь?

— Дело не во мне. Знаете, меня все сильнее мучает вопрос: а по силам ли нам вообще добраться до правового государства? С нашей исконно слабой способностью рационально управлять сложным государством? С нашим неуважением к законности, нашим необузданным стремлением к свободе? Вернее, не свободе, а воле без конца и без края… Нет ли зерна истины в злых утверждениях, что Россия не успокоится до тех пор, пока не будет уничтожено все то, что есть у нее еще сильное и здоровое?

— Как-то это слишком невесело звучит, Анатолий Антонович…

— Но ведь надо смотреть правде в глаза. Со страной может случиться все, что угодно, если законы на деле не станут определять нашу жизнь. Именно беззаконие — страшный бич России.

Эта мысль действительно не давала покоя Волину. Даже когда 22 июля 1998 года в связи с 95-летием со дня рождения его тепло поздравил Генеральный прокурор Российской Федерации Ю. И. Скуратов, он в ответ прислал не просто благодарственную отписку, а серьезное и взволнованное письмо. В нем он писал:

«Сегодня, когда в нашем обществе все еще происходит драматическая переоценка всех ценностей: социальных, духовных и острее всего идейных, часто можно слышать, что старые кадры, кадры еще сталинской эпохи — консервативны, склонны к возврату прошлого. В общем, это справедливо, но справедливо и то, что передовая часть этого поколения, осуждая многое, что было в этом прошлом, и прежде всего жестокие сталинские репрессии, насилие как один из методов государственного управления, положительно воспринимают перемены, происходящие сегодня в обществе. Старые кадры лишь не приемлют тот глубоко антинародный принцип, по которому Россия жила всегда не столько под властью права, живущего в сознании народа, сколько по принципу: все рабы, кроме одного, принцип, который и сегодня еще не изжит полностью. Передовая часть старого поколения живет надеждой, что утверждение права, справедливых законов в реальной жизни народа, явится поистине историческим событием в государстве российском».

И далее о месте органов прокуратуры в современном обществе:

«Не требует доказательств мысль, сколь важно избегать влияния со стороны различного рода внешних сил, а тем более давления этих, часто влиятельных сил, что не в интересах законности, а порой и опасно для общества, да и для самой прокуратуры. К этим внешним силам можно отнести и средства массовой информации, которым по их природе со времен Адама свойственна поспешность в подаче обществу сообщений о тех или иных фактах и событиях, не всегда поэтому достаточно проверенных, продуманных, или просто преждевременных. Опыт жизни научил меня не поддаваться ажиотажу, а ведь жизнь — лучший учитель человека. Она, в частности, научила меня держать вместе тело и душу».

2. «Мечом и пером, делом и пламенным словом»

Работая над книгами по истории советской прокуратуры, я часто вспоминал рассказы Волина. И особенно его сравнение судеб Крыленко и Вышинского. Думал, что, пожалуй, эти два человека были самыми яркими и незаурядными юристами сталинской эпохи. Но абсолютно разными.

Крыленко был из породы революционеров, безоглядных разрушителей старой жизни, верящих в возможность построения социалистического рая на земле и готовых ради этого на любые жертвы, готовых пролить ради этого реки крови. Таким был, например, и тезка Крыленко — Николай Бухарин, «любимец партии» как называл его Ленин, «Бухарчик», так вроде бы любя и в то же время пренебрежительно звал Сталин. Будучи пусть и недоучившимся, но юристом, он оправдывал соединение в ВЧК функций органов следствия, суда и исполнения приговоров, хотя не мог не понимать, что это породит чудовищные злодеяния и произвол. Но миллионы жертв гражданской войны, голода, эпидемий, разрухи, одичания Бухарин считал «неизбежными издержками революции», был совершенно согласен с Троцким, который говорил, что «если понадобится срезать триста миллионов голов — срежем».

Побыв недолгое время Верховным главнокомандующим в 1917 году, Крыленко, уже весной 1918 перешел в Наркомат юстиции РСФСР, где занялся организацией работы первых революционных трибуналов. Вначале он возглавил отдел, а затем — коллегию обвинителей Революционного трибунала при ВЦИК, учрежденного 16 мая 1918 года для «суждения по важнейшим делам». Его жена Елена Розмирович стала руководителем следственной комиссии этого трибунала.

Выбор его Главным государственным обвинителем не был случайным. Он слыл блестящим оратором и полемистом, при этом фанатично преданным идеям революции и безжалостным к ее врагам. Выступал он тогда почти беспрерывно — поддерживал обвинение по всем крупным контрреволюционным и уголовным делам, заслужив репутацию «Прокурора пролетарской революции». В некоторых белогвардейских изданиях его называли не иначе как «советским генерал-прокурором» — настолько велико влияние на правовую политику молодой республики. Ну, а какой была «правовая политика» во времена террора, легко себе представить. Крыленко выступал обвинителем в процессах английского дипломата Локкарта, провокатора Малиновского, левых и правых эсеров, а также по делам бывшего царского прокурора Виппера, тюремного надзирателя Бондаря, сотрудника ВЧК Косырева и многих других. Выступал он исключительно с классовых позиций, был принципиально беспощаден к тем, кого считал врагами революции. Сейчас, когда читаешь его речи той поры, ясно видишь не просто твердость, но и неоправданную жесткость, предвзятость по отношению к подсудимым. В его речах