— Я-то готов тебе поверить, — ответил Хуззияс. — Но раз мои боги тебе не верят, что я могу сделать? У меня руки связаны. — Его рот скривился. Похоже, его боги все еще наблюдали за ним. Он бы и рад избавиться от их внимания, но пока не получалось. Наверное, так чувствовал себя отец Игиги — он был энси в Энгибиле, но так и не сумел стать лугалом, чтобы править по собственному усмотрению.

Притворившись, что его осенила некая мысль, Шарур предложил Хуззиясу то же, что предлагал Ситавандасу: сделать вид, что сделка состоялась как бы случайно. У ванака Туванаса перехватило дыхание. Шарур видел, как отсвет факелов блеснул в его глазах. Ситавандасу не хватило смелости пойти против воли богов Алашкурру. Ну, может Хуззияс будет посмелее...

Правитель странно дернулся на высоком сиденье. На лице отразилось удивление, потом кривая гримаса, а затем, словно он перестал сопротивляться некоей чужой силе, лицо стало пустым и неподвижным. Но губы шевелились:

— Человек из Гибила, того, что ты предлагаешь, не может быть. Человек из Гибила, тому, что ты скажешь, не суждено сбыться. Боги Туваны, боги Алашкурру объявили людям Туваны, что люди Алашкурру не будут торговать с тобой. Люди Туваны, люди Алашкурру прислушаются к тому, что провозгласили их боги. Я, Хуззияс, могучий ванак Туванаса, сказал это.

Но говорил, конечно, не Хуззияс. Волосы на руках и на затылке Шарура вздрогнули от благоговения. Ванак поступил мудро, задаваясь вопросом, наблюдают ли за ним его боги. Наблюдали, и не давали ему освободиться от их воли. Когда Энгибил вернулся в Гибил, он был доволен рад, что позволил Игиги, его сыну и внуку править вместо него. А здешние боги предпочитали оставаться безраздельными владыками своих земель.

— Прости, могучий ванак, — тихо сказал Шарур.

Мало-помалу Хуззияс пришел в себя.

— Этого не может быть, Шарур, сын Эрешгуна, — сказал он, повторяя слова бога. — Ты понимаешь, почему. — Он собирался сделать извиняющийся жест, но так и не закончил его. Правитель выглядел рассерженным: боги все еще следили за тем, что он делал и что говорил. Он вздохнул, признавая, что он свободен, но не может поступить по-своему. Если боги его страны проявляют такую бдительность, Хуззиясу никогда не стать лугалом.

Впрочем, судьба Хуззияса Шарура не заботила, куда важнее было придумать, что делать теперь ему самому.

— Могучий ванак, послушают ли меня ваши боги, если я поговорю с ними лицом к лицу, покажу свои товары и докажу, что я для них не опасен? — Хуззияс склонил голову набок, слушая в себе голоса богов Туванаса, богов гор Алашкурру. Шарур почувствовал, как в зале сгустилась сила, и теперь давит на него.

Ванак встал и сказал:

— Они считают тебя храбрецом. Они считают тебя дураком. Тебя услышат. — Что-то неуловимо изменилось и дальше правитель говорил уже от себя: — Да не будут они тебя слушать!

Подобно ванакам, боги Туванаса, боги Алашкурру обитали в цитадели, грозной башне из серого камня. Шарур бывал в этом храме во время своих предыдущих путешествий в Туванас; он предлагал богам благовония в знак благодарности за успешную торговлю. Теперь он добился определенного успеха, за него тоже надо было поблагодарить богов, только он не знал, что им предложить, чтобы успех сопутствовал ему и на этот раз.

В храм его сопровождал Хуззияс. Ванак нервничал. Да, боги говорили с ним и через него. Но ведь они знали, что он тосковал по свободе, которой пользовался Шарур и другие люди Гибила. Храмовые жрецы искоса посматривали на них. Кто знает, что боги сказали им об этом визите? Судя по их взглядам, ничего хорошего.

Туванас не имел единого божества-покровителя, управлявшего городом, как другие боги в Междуречье. В храме присутствовали все боги Алашкурри, но один из них, Тарсий, говорил громче всех. Его каменное изваяние было сплошь покрыто медью, а в руке божество сжимало бронзовый меч, что делало его мало отличимым от любого другого местного бандита, его почитателя.

Шарур склонился перед этим не очень искусным, но свирепым образом.

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, услышь слова Шарура, сына Эрешгуна, чужеземца, человека, который проделал долгий путь, чтобы прийти в Туванас, человека, который желает народу этой земли и богам этой земли только добра.

Каменные губы статуи шевельнулись.

— Говори, Шарур, сын Эрешгуна. Мы обещали выслушать тебя. — Слова эхом отдались в голове Шарура. Ему казалось, что он слышит их не ушами, а прямо разумом, как будто бог вещал внутри него.

— Ты великодушен, великий бог, — произнес Шарур. Если бы Тарсий действительно был великодушен, Шаруру не пришлось бы долго уламывать его. Но Шарур полагал, что этот бог, как и большинство известных ему богов, тщеславен. Как и все боги, Тарсий несомненно заслуживал эпитет «могущественный». Именно это сделало его богом. Значит, с ним следовало обращаться осторожнее, чем с ядовитой змеей, потому что он был более смертоносным. Шарур указал на меч в правой руке Тарсия.

— Разве не прекрасный клинок держишь ты в руке, великий бог этого города, великий бог этой земли?

— Отличный клинок, — согласился Тарсий. — Он лучше, чем тот, который был у меня раньше. Хуззияс ванак дал мне его. — Каменные глаза статуи переместились на правителя, и Шарур вздохнул с облегчением. Все-таки стоять под взглядом бога не очень приятно.

— Я люблю делать богам богатые приношения, — сказал Хуззияс.

Шарур чуть не расхохотался. Ванак говорил, как лугал Кимаш, и, без сомнения, хотел бы, чтобы его лицемерие имело тот же результат, что и лицемерие Кимаша.

— Тарсий, великий бог этого города, великий бог этой земли, позволь спросить, знаешь ли ты откуда взялся этот меч? — спросил Шарур.

— Меня это не волнует, — ответил бог. — Мне он достался от Хуззияса, мне этого довольно. Приношение мне понравилось.

И снова Шарур с трудом сумел сохранить серьезное выражение. Тарсий и другие боги гор Алашкурру могли контролировать свой народ, но они были такими же жадными по части приношений, как Энгибил в землях между реками. Шарур продолжал:

— Великий бог этого города, великий бог этой земли, меч, которым ты очень доволен, — и я рад, что ты им доволен, — выковали кузнецы города Гибила, а потом