Шарур снова поклонился.

— Рад служить тебе. Если покупатель недоволен качеством товара, какая может быть торговля?

Ситавандас взялся за меч и провел по браслету, словно хлеб резал. Он посмотрел на след, оставленный на браслете, и сказал:

— Ты прав, человек из Гибила, эта бронза лучше любой другой, какую мне приходилось видеть.

— Воинам нужны такие мечи, — степенно сказал Шарур. — Они с радостью отдадут за них серебро и золото. Но я не прошу у тебя ни серебра, ни золота. Мне нужна только медь и медная руда, впрочем, ты знаешь.

— Да, я помню условия нашей сделки. — Ситавандас так же осторожно, как и раньше, опустил меч на прилавок. — И ты говоришь правду, Шарур, сын Эрешгуна: любой воин Алашкурру будет горд носить такой клинок в ножнах. — Он тяжело вздохнул. Шаруру даже показалось, что он увидел слезы на глазах торговца. — Поверь, мне жаль, человек из Гибила. Ты прав, я мог бы получить и золото, и серебро за такие мечи. И на складе у меня много меди и медной руды, чтобы хорошо заплатить за них. Только этого не будет. Не может быть.

Сердце Шарура упало.

— Я понимаю твои слова, Ситавандас, сын Анавандаса, но смысл от меня ускользает. — Он говорил спокойно, стараясь не показать алашкуррскому торговцу свое смятение.

— Я бы рад купить у тебя мечи, — снова вздохнул Ситавандас. — Но, видишь ли, мне запрещено торговать с вами. Мне запрещено торговать с любым из жителей Гибила.

— Кто же может запретить тебе кроме Хуззияса, могучего ванака Туванаса? — Шарур приложил палец к носу и подмигнул. — Давай сделаем так. Пусть один-два, или даже три клинка попадут в руки Хуззияса даром, а с остальными ты поступишь так, как захочешь.

Ситавандас опять вздохнул.

— Хуззияс, могучий ванак, гордился бы такими клинками. Этого никто не будет отрицать. Но, вот беда, Шарур, сын Эрешгуна, Хуззиясу, могущественному ванаку, также запрещено торговать с тобой. Я молюсь, чтобы меня не наказали даже за то, что я разговариваю с тобой, хотя разговоров нам вроде бы никто не запрещал.

— Как только наш меч окажется в руках воина, ему будет все равно, откуда он взялся, — вкрадчиво сказал Шарур. — Когда меч в ножнах на поясе воина, ему плевать на его происхождение. Как только наконечник копья насажен на древко, всем уже все равно, откуда он взялся. Если у тебя есть эти вещи, Ситавандас, сын Анаванды, ты можешь выгодно продать их своим соотечественникам. Никто не станет спрашивать: «Это клинок из Гибила, от Ситавандаса, или из Имхурсага?» Всех будет занимать один вопрос: «Поможет ли этот клинок убить моих врагов?» Разве не так, Ситавандас?

Алашкуррский торговец облизнул губы.

— Ты меня искушаешь, человек Гибила. Это же как соты, забытые на столе, искушают голодного маленького мальчишку. Он обязательно захочет сладкого. Но что будет с ним, когда он схватит эти соты?

— А что с ним может быть? — делано удивился Шарур. — Неужто тебе не приходилось красть соты в детстве?

— Бывало, но только когда я думал, что это сойдет мне с рук, — сказал Ситавандас с улыбкой. — Но, бывало, за мной наблюдал отец, или дед, или семейный призрак, хотя мне было и невдомек. И тогда мне не приходилось отведать сладкого, вместо этого я получал затрещины. А иногда соты лежали на столе, но рядом стояли либо отец, либо дед, либо призрак, и что-то мне втолковывали. Тогда я и думать не думал ни о каких сотах. Меня отвращали мысли о затрещинах, которые я обязательно получу, если не сдержусь.

— Не понимаю, — подал плечами Шарур, хотя на самом деле прекрасно понимал торговца.

— Ты же не глупец, Шарур, сын Эрешгуна. И не слепой.

Шарур молчал. Ситавандас вздохнул.

— Ладно. Я объясню тебе. Хуззияс, могучий ванак, стоит за моим плечом, как мой отец стоял тогда возле стола. Если я возьму твои клинки, он накажет меня. А рядом боги Алашкурру вместо моего деда или семейного призрака. Если я возьму мечи, они узнают и накажут меня.

Вот оно. Теперь все стало ясно. У Шарура больше не было аргументов.

— Но почему ванак, могучий Хуззияс, ненавидит меня? — воскликнул он. — Почему боги Алашкурру ополчились на нас?

Ситавандас положил руку ему на плечо.

— Вряд ли могучий Хуззияс Ванак ненавидит тебя, Шарур, сын Эрешгуна. Я думаю, он рад был бы получить от тебя эти прекрасные мечи. Если бы мог. Но как отец наказывает маленького мальчишку, так и дед может наказать отца.

— Ты говоришь, что боги Алашкурру накажут Хуззияса, могучего ванака, если он получит мечи и наконечники копий, чтобы победить своих врагов? — спросил Шарур. — Значит, ваши боги ненавидят хуззиев?

— Молчи! — воскликнул Ситавандас и сделал знак, который в Алашкурру означал примерно то же, что и для человека Кудурру, закрывающего глаза амулету с изображением своего бога, чтобы божество не видело. — Боги не хотят, чтобы ванак пошел по пути людей из Гибила. И когда боги заявляют, что чего-то не будет, не человеку с ними спорить.

С этим нельзя было не согласиться. Кимаш-лугал правил в Гибиле не вопреки Энгибилу, наоборот, он всячески умиротворял божество, подкупал его, чтобы бог смотрел в другую сторону, льстил ему, чтобы он думал, что его власть велика и незыблема. Не человеку спорить с богом.

Однако Шарур не сдавался. Он снова обратился к торговцу:

— Предположим — заметь, просто предположим, — что я потерял несколько мечей в определенном месте, ну, погонщик ослов по неосторожности не уследил за вьюками, и они упали. Предположим, что некоторое время спустя ты потерял несколько слитков меди в другом месте. Случись мне найти их, я бы не стал тебе об этом рассказывать.

— Не стал бы? — Ситавандас облизал губы. Он прекрасно понимал, о чем толкует Шарур. А Шарур заставлял себя стоять спокойно, словно они с торговцем обсуждали какие-то пустяки. На лбу Ситавандаса выступил пот. Он страстно хотел принять предложение Шарура, иначе какой он торговец? Шарур видел его колебания. Но в итоге алашкуррский купец судорожно помотал головой.

— Не могу! — выдохнул он. — Не