Шрифт:
Закладка:
Ил. 12. В. М. Мальков (1912–2000). Челябинск, 1971
С началом Первой мировой войны шахты закрыли, Михаил Захарович потерял работу, сколотил со старшими сыновьями и родственниками плотницкую бригаду, был в почете у местных жителей за мастерство. Одна из его построек – деревянная церковь в селе Демарино Пластовского района, сделанная «без единого гвоздя». Умер мой прадед в 1924 году от рака желудка.
Эту фотографию дедушка долгие десятилетия скрывал от своих детей. А когда в 1950-х годах опасность миновала, те спросили: «А это кто?» – указав на молодого человека в двубортном мундире учителя школы. Это был второй по возрасту сын М. З. Малькова Николай, который, по словам дедушки, «погиб на Гражданской войне». На чьей стороне он воевал, в семье не говорили до 1990-х годов. А потом обнаружилось, что воевал он в армии Колчака, отступал с белыми, эмигрировал в Харбин, в числе других русских офицеров был выдан китайцами Советам и переправлен в ташкентскую тюрьму; расстрелян красными при угрозе взятия тюрьмы басмачами.
Другим сыновьям из семьи Мальковых повезло не в пример больше. Все они сделали крепкую советскую карьеру, преимущественно в железнодорожной сфере. Старший, Георгий, воевал в Красной гвардии, в мирной жизни стал кузнецом, а потом в течение долгих лет возглавлял мастерские службы пути Южно-Уральской железной дороги, средние – Андрей и Федор – стали связистами. Андрей руководил дистанциями сигнализации и связи ЮУЖД в Карталах, Троицке и Златоусте, затем был начальником электромеханических мастерских МПС в Челябинске. Один из младших детей, Александр, достиг должности начальника Челябинского отделения ЮУЖД, а с середины 1950-х – заместителя начальника Московско-Казанской железной дороги, в дальнейшем работал начальником Казанского отделения Горьковской железной дороги.
* * *
Младший брат – мой дедушка Виктор Мальков – тоже мечтал быть железнодорожником. Но он не смог осуществить свою мечту по состоянию здоровья: он оказался дальтоником. В 1932 году он окончил Курганский зоотехникум и был направлен в совхоз Подовинный. Там он стал оказывать внимание приехавшей туда же по распределению Доре Сергеевне Радченко, на которой женился в 1934 году. Между 1935 и 1944 годами у них родилось четверо детей.
Виктора власти ценили как высококлассного эксперта в области коневодства. В этой сфере он проработал до старости, закончив служебный путь в должности главного зоотехника Полетаевского совхоза. Небольшой перерыв в любимой деятельности, который в действительности свидетельствовал о его крепком образовании, широкой эрудиции и серьезном отношении к делу, наступил накануне Великой Отечественной войны. Тогда из-за нехватки школьных учителей его отправили на переподготовку в Челябинский педагогический институт. По окончании курсов он недолго работал в Большом Баландине учителем истории.
Во время войны его знания и опыт в области племенного коневодства вновь оказались крайне востребованны. Виктор Михайлович получил бронь как специалист, важный в тылу для народного хозяйства. Его направляли как главного зоотехника в Долгодеревенское, Каштак и Полетаево. Осев в 1950 году на Полетаевской МТС, он категорически заявил, что скорее уволится, чем согласится продолжать переезды с места на место в ущерб учебе детей.
Когда Дора Радченко впервые увидела Виктора Малькова на планерке в совхозе Подовинный, она решила держаться от него подальше: молодой человек слыл в зоотехническом техникуме в годы ее учебы хулиганом. Он был исключен из комсомола за увлечение стихами Есенина, которые публично распевал под гитару. Для «правильной» советской девушки о дружбе с таким балагуром не могло быть и речи.
Неизвестно, чем Виктор смог растопить лед в сердце двадцатилетней комсомолки. Выдающимися знаниями, работоспособностью, добросовестным отношением к делу? Смелостью в противостоянии «кулакам», охраной с винтовкой в руках совхозных снопов сена от поджога? Красивым, настойчивым ухаживанием? Энергией и выраженным чувством собственного достоинства? Замечательным баритоном и виртуозным владением струнными музыкальными инструментами? Наверное, всем сразу, в яркой комбинации.
Как бы то ни было, бабушка относилась к дедушке с величайшим уважением и заботой. И прилюдно, и наедине она всегда называла супруга Виктором. Мне кажется, ей нравилось звонкое звучание его имени. И, само собой разумеется, она ни разу не позволила себе ни одного грубого слова или недоброй характеристики в его адрес.
Они на моей памяти, как и на памяти старших родственников, никогда не ссорились, несмотря на непростой характер Виктора Михайловича. В острой ситуации он мог, дурашливо расшаркиваясь, сказать супруге: «Как угодно!» – и хлопнуть дверью, что на нее, впрочем, не производило никакого впечатления. Но это была точка кипения, и единодушие в отношении той или иной проблемы быстро восстанавливалось.
* * *
В Викторе Михайловиче Малькове соединялись, казалось бы, трудносовместимые свойства. С одной стороны, он был отличным работником, трудился не за страх, а за совесть. Незадолго до смерти он признался младшему внуку Андрею, который вырос рядом с ним на второй половине дома, в том, что во время коллективизации участвовал в раскулачивании. Он внимательно следил за политическими новостями, гордился достижениями страны, праздновал советские праздники, вместе с бабушкой страстно болел за успехи советских спортсменов. С другой стороны, дедушка мог бросить в лицо собеседнику неудобные с советской точки зрения слова. Так, однажды, когда супруг младшей сестры его жены, Анны Сергеевны, крупный партийный работник, который оставил жену и детей ради брака с Анной, стал за столом в старом полетаевском доме поучать присутствующих по какому-то актуальному политическому вопросу, дед узрел в этом лицемерие и передергивание его собственных слов. Хозяин дома вскипел:
– Вы, коммунисты сраные!
Он никогда не жалел о вырвавшейся фразе, и жена поддержала его, на долгие годы порвав отношения с любимой младшей сестрой Нюсей, которую Мальковы в прошлом опекали, как родную дочь.
Как и его жена, Виктор Михайлович не завел себе в Полетаеве ни друзей, ни добрых знакомых. Он был молчалив и любил уединяться в чуланчике в правой части сеней или на скамейке за столиком в тени яблонь в центре огорода. Время от времени, празднично одевшись, он отправлялся в Челябинск по делам, а после заглядывал в ресторанчик, откуда приезжал разгоряченный и шумный. Бабушка в таких случаях с волнением ждала его возвращения, ей было неудобно перед знакомыми и соседями. В поселке его знали все.
– Я – Мальков! – громогласно вещал он на всю улицу, поворачивая в расстегнутом пальто и шляпе или пиджаке и красивом галстуке с Почтовой на Восточную. Эта гордая фраза была универсальным аргументом в подтверждение его правоты. Ею – иногда в сочетании с ударом кулаком по столу – он ставил точку в любом споре.
На следующий день бабушка сгорала от стыда из-за алкогольной невоздержанности мужа и впечатления, которое он произвел на соседей, а тот в своем кресле в гостиной или в чулане отгораживался от мира гитарой и проявлял чудеса виртуозности, поддерживая себя голосом:
– Парлям-пам-пам, парлям-пам-пам!
Как мне нравились его выступления! И конечно, я не понимала неудовольствия моей любимой бабушки.
Зоной насыщенной коммуникации и душевных привязанностей дедушки была его обширная родня. Семьи братьев-железнодорожников всегда были желанными гостями в его доме. Все они, кроме Георгия, обладали музыкальным слухом и умели играть на многих музыкальных инструментах. Пятилетний Виктор, как и другие дети Мальковых, обладая красивым голосом, пел в церковном хоре. На меня в детстве произвело неизгладимое впечатление, когда из Казани в гости приехал брат дедушки Александр и они втроем с братом Андреем без репетиции, с ходу, взяв в руки инструменты, которые были дома, – гитару, мандолину и балалайку, слаженно грянули виртуозное трио, исполняя старинные романсы и танго Оскара Строка.
* * *
Дедушка запомнился мне невысоким, кажется – ниже бабушки, ладно сложенным и моложавым. На лице с голубыми глазами и аккуратным носом с горбинкой почти не было морщин. Его поредевшие русые волосы были зачесаны назад, в так называемый «политический зачес», по советской моде представителей его поколения. До старости – и до того, как ему подарили электрическую бритву, – он брился безопасным станком, но хранил и опасное лезвие, которое он раньше правил на специальном кожаном ремне. В моем детстве эта бритва с красной блестящей рукояткой хранилась в ящике старинного комода. Изредка нам с Андрюшей разрешалось, затаив дыхание, разглядывать эту
