радостных лет в семье Доры и Виктора Мальковых. Из десятого класса Анна ушла в московскую школу снайперов, по окончании которой участвовала в Великой Отечественной войне, окончив ее в Австрии. Вернулась она с войны женой офицера с ребенком на руках. Переезжать к мужу в Ленинград она не спешила, напрасно полагая, что тот не ограничится письменными уговорами и приедет за ней с сыном сам. А потом случилось несчастье – пятилетний сын, очаровательный и всеми любимый Вовка в отсутствие матери погиб под колесами грузового автомобиля, а старшая сестра Доры и Анны незамужняя Мария сочла, что племянник погиб из-за ее недосмотра, и наложила на себя руки. Бабушка хранила молчание об этой семейной трагедии и стала опорой сестре в непоправимом горе. Пока один инцидент на долгие годы не развел сестер. Но об этом – позже.

* * *

На первый и сторонний взгляд моя бабушка была до крайности советской. Она прожила задорное пионерское детство в нэповских 1920-х и страстную комсомольскую молодость в годы первых пятилеток и коллективизации сельского хозяйства, неравнодушной свидетельницей и активной участницей которой она стала. В ее семье праздновали советские праздники, поздравляли детей и внуков с приемом в пионеры и комсомол, радовались достижениям страны, не сомневались во благе прогресса и знаний, внимательно следили за радио- и теленовостями, с нетерпением ждали газет, много читали. Бабушка верила в советскую власть и ненавидела Ельцина и его окружение, особенно когда видела их молящимися с церковными свечками в руках, и считала, что новые российские власти предали светлые идеалы в пользу капитализма и религиозного обскурантизма. Будучи свидетельницей развала СССР, она старалась сдерживать эмоции, но иногда теряла самообладание. В таких случаях можно было наблюдать комичную сценку: бабушка решительно, стараясь успеть до смены кадра, направлялась к телевизору с первым президентом Российской Федерации на экране и совала ему в нос кукиш, приговаривая:

– Вот тебе!

Если бы не видела сама, не поверила бы в возможность такой сцены: совсем не вяжется с бабушкой Дорой фига в нос.

«Проклятого алкоголика» Ельцина, а не Горбачева она считала виновником краха страны.

* * *

Однако не все было так просто. Будучи человеком общительным, бабушка ограничила круг интенсивных контактов исключительно родней. В Полетаеве у нее не было подруг. Бабушка с достоинством раскланивалась с соседями, но не судачила с ними на скамейке, не обменивалась гостевыми визитами, ограничиваясь деловыми связями, например куплей-продажей овощей, молока или мяса из собственного хозяйства. Общение с «темными», «некультурными», «необразованными» старушками она считала ниже своего достоинства. Но это было проявление сочувствия, а не высокомерия к «отсталым» согражданам.

Будучи, казалось бы, лояльной советской гражданкой с энтузиазмом пионерско-комсомольского прошлого, бабушка тем не менее организовывала свое жизненное пространство по образцам «доброго старого» досоветского времени. Первой в нашей семье о контрасте между рассказами бабушки о своей комсомольской молодости и стремлением следовать эстетике XIX века в обустройстве дома и одежде стала говорить моя мама. Работая в библиотеке, бабушка снабжала своих детей произведениями западной и русской классики XIX столетия. Одевалась она вполне буржуазно и по-европейски, ориентируясь на моду 1920-х годов и игнорируя как блеклый советский ширпотреб, так и элементы крестьянской одежды. Последнюю четверть ХX века бабушка провела хозяйкой в просторном доме благополучного царского подданного. Часть обстановки дома также происходила из царской России – как в виде оригинальной мебели, так и в качестве имперских «цитат» в образах стильных зеркал на заказ и репродукций картин русских художников последней трети XIX века.

Сюжеты и образы ее рассказов в значительной степени черпались из досоветского репертуара. В детстве накормить меня было большой проблемой. Я отвергала большинство блюд как «недетские». Аллергия на многие продукты питания поддерживала мою разборчивость в еде. Только бабушке удавалось меня накормить, мобилизуя терпение, фантазию и изобретательность. Например, ради того, чтобы я поглотила необходимый минимум сливочного масла, она превращала бутерброд в бальный зал королевского дворца, рассаживая на его поверхности ягоды лесной клубники: в центре – самую крупную, королеву, по периметру – фрейлин и гостей. Поглощение бутерброда сопровождалось целой завораживающей историей от автора-рассказчицы. Чтобы влить в меня хоть несколько капель ненавистного мне молока, бабушка готовила обожаемые мной пельмени, которые я ела, макая в молоко. И это действо тоже сопровождалось сказочными сюжетами несоветского происхождения.

Ил. 11. Семья М. З. Малькова. Кочкарские прииски, Троицкий уезд, Оренбургская губерния, 1915

Родители уехали в зарубежную турпоездку, оставив меня на попечение бабушки, и перед сном, когда я скучала по маме, бабушка ставила меня, пятилетнюю, на комод лицом к портрету Крамского «Неизвестная» 1883 года. Дама в открытом экипаже на Невском проспекте превращалась в мою маму, путешествующую по Чехословакии и Венгрии, и мы разговаривали с путешественницей и просили ее поскорее вернуться домой.

Впрочем, известно, что буржуазность была с 1930-х годов взята на вооружение Советским государством и принята элитой и интеллигенцией как эквивалент культурности[105]. Советский культурный канон адаптировал классику. Советские писатели, художники и композиторы должны были следовать соцреализму, обучаясь не только мудрости у народа, но и мастерству у российских и зарубежных классиков XVIII – XIX веков. Буржуазный по происхождению культурный канон в СССР продолжал полнокровное существование дольше, чем по ту сторону «железного занавеса». Его не затронули ни зарубежный молодежный протест 1960-х годов, ни художественные эксперименты «загнивающего» Запада, ни нежелательная в советском быту поп-культура.

И тем не менее некое противоречие в поведении лояльной к советской власти, но не вполне советской по вкусам и стилю жизни бабушки, безусловно, было. Возможно, это несоответствие объяснялось тем, что она связала судьбу с человеком, у которого были счеты с коммунистами и собственная тайна.

Тайна деда

Место и время сцены, запечатленной на черно-белой фотографии размером 12 × 15 сантиметров в серо-зеленом паспарту, обрамленном золотыми линиями и с псевдорастительным декором по углам, согласно карандашному указанию на обороте, определяются как «1915 год на приисках» (см. ил. 11). На ней изображена большая семья из одиннадцати человек. В центре, опираясь правой рукой на тумбу, сидит ее глава – крепкий мужчина под пятьдесят в сюртуке, с усами, купеческой бородкой и гладкими волосами на прямой пробор. По левую руку от него (для зрителя – справа) с напряженным взглядом в фотообъектив сидит, положив на колени руки со сцепленными пальцами, его супруга, женщина чуть моложе его, в длинном темном платье. Справа от главы семьи сидят молодой человек лет двадцати пяти в светлом костюме-тройке, белой рубашке и галстуке и миловидная сверстница в длинном платье, держащая на коленях годовалую девочку в платье с белым жабо. Между молодой парой стоит девочка лет десяти с бантом в распущенных волосах и в платье с белыми воротником и бантом-галстуком. Между молодым человеком и главой семьи стоит мужчина в возрасте около 20 лет в мундире с двумя рядами металлических пуговиц, выдающем в нем учителя школы. Между главой семьи и его женой стоит девочка лет двенадцати в длинном платье с широким белым воротником. Крайний справа на фото – мальчик лет восьми в форме школьника и мягких сапогах. В ногах у главы семьи и его старшего сына сидят двое очень похожих друг на друга мальчиков-погодков трех и четырех лет в одинаковых курточках-матросках и мягких сапожках. Один из них держит маленькую гитарку, другой – деревянную лошадку на подставке. Снимок сделан на память профессиональным фотографом в салоне на улице Городской, 31, села Кочкарь. К нему заказано одно общее фото размером 24 × 30 сантиметров, десять изображений размером с визитную фотооткрытку размером 3 × 9 сантиметров и 49 погрудных фотопортретов отдельных членов семьи.

* * *

На фотографии изображена большая и, судя по одежде, вполне благополучная семья моего дедушки, Виктора Михайловича Малькова (см. ил. 12). Он – младший мальчик с лошадкой – родился в 1912 году на Кочкарских золотых приисках в Троицком уезде Оренбургской губернии (ныне – село Кочкарь Пластовского района Челябинской области). Его отец, Михаил Захарович Мальков, был плотником, рабочим высокой квалификации (по другой информации – мастером), никто лучше него не ставил крепи в шахтах Кочкарских золотых приисков. В семье было девять детей с разницей в возрасте около 20 лет – шестеро братьев и три сестры. Двое из них, Федор и Анастасия, не запечатлены на фото (Анастасия родится вскоре,