Exemplum теснейшим образом связан с устным рассказом, и самая структура его записи воспроизводит его форму[50]. Если часть «примеров» представляет собой пересказ более ранних письменных текстов (античности, средних веков), то другие «примеры» и, как уже подчеркивалось, наиболее интересные для историка культуры, циркулировали до их фиксации в устной форме или вообще были записью животрепещущей новости, включая личный опыт автора. В этом смысле показательно обильное употребление глагола audivimus (слышали), которым вводится повествование в большинстве «примеров» Жака де Витри. У французского проповедника этот глагол встречается в 160 случаях, тогда как глагол legimus (читали) — в 75 случаях, глагол dicitur в 45, memini, novi, vidi (помнил, знал, слышал) в 34 случаях. По наблюдению К. Бремона, выбор этих глаголов не произволен, но соответствует используемому Жаком де Витри каналу информации. Там, где встречается глагол legimus, проповедник черпал материал из своей библиотеки; это жития, хроники, античная басня. Audivimus действительно вводит записываемый им устный рассказ[51]. Отметим, что эти вводные глаголы все же не всегда выбраны адекватно, но, во всяком случае, уместно вновь подчеркнуть условность термина «автор» в применении к тем, кто сочинял сборники «примеров», — с большим основанием их можно было бы назвать «компиляторами». Они не столько сочиняли, сколько фиксировали, перерабатывая по-своему, в собственных целях, расхожий фонд устных рассказов, пришедших к ним, возможно, не прямо с улицы, а культивируемых в монашеской среде, впрочем, открытой миру и восприимчивой к его голосам.

37

Кафедра проповедника. Работа Джованни Пизано. 1298–1301

Как показали Ле Гофф и Шмитт, XIII век был веком возросшей значимости слова. На смену слову авторитетов (Библии, отцов церкви), шедшему как бы «сверху вниз», приходит слово, распространяющееся «горизонтально», — слово проповеди и «примера», индивидуализированное и предполагающее диалог. В XIII веке впервые стали слышны голоса «маленьких людей» — простолюдинов, крестьян, работников, женщин, и доносятся они до нас именно в «примерах». В ответ на вопрос, почему Христос не писал, Фома Аквинский отвечает: Христос, обращаясь к сердцам, ставил слово выше писания (Summa Theol. III, qu.32, art. 4). Тринадцатый век был свидетелем «взрыва слова», и никогда, ни раньше, ни позднее, «ученое слово» и «народное слово» не были так близки друг к другу. Упомянутые авторы, ссылаясь на Салимбене, отмечают, что, согласно тогдашним представлениям, слово проповедника творило чудеса. Знаменитый проповедник Бертольд Регенсбургский сделал так, что некий пахарь, который жаждал его услышать, но не смог прийти на его проповедь, тем не менее всю ее услышал и запомнил, находясь на расстоянии тридцати миль. Между тем, после 1300 года наступает эпоха господства книги, «болтливость» осуждается, восхваляется молчание, и слово народа расходится со словом образованных. Проповедь «окаменевает»[52]. Ее упадок и вырождение засвидетельствованы, в частности, Данте («Рай», XXIX. 115–117: «Теперь в церквах лишь на остроты падки Да на ужимки; если громок смех, То куколь пыжится и все в порядке»).

B XIII же веке риторика находилась на службе у проповеди, и проповедь была синонимом искусства слова: говорить значило проповедовать («Искусство проповедовать есть наука, которая учит говорить нечто о чем-либо»)[53]. Если в предшествовавший период в роли проповедников выступали лишь епископы и священники, то в XIII веке это право присваивают себе монахи, — не без противодействия церкви, которая усматривала опасность в свободе проповеди. Нередко епископы предостерегали против «лжепроповедников», которые лишь вредят делу спасения.

38

Проповедь архиепископа Арундельского. Миниатюра из французской рукописи начала 15 в.

39

Ад: муки грешников в разных отсеках. Миниатюра 12 в.

Тем не менее распространение проповеди сопровождалось ее демократизацией. Она покидает стены храма, странствующие монахи проповедуют повсюду — в церкви и в замке, на кладбище и в поле, на площади и в монастыре, — в любых местах, где собирается народ. Нередко проповедник выступал перед огромным стечением слушателей. Нищенствующие монахи, обличая народ в грехах, в которых он погряз, не щадят и знать, и прелатов церкви. Отсюда — рекомендации составителей сборников проповедей проявлять известную сдержанность в публичных выступлениях: не во всякой аудитории пристало говорить о неправедности духовенства.

40

Демон, пожирающий душу человека. Капитель церкви в Иерихове, Германия. 1160.

41

Пасть Левиафана. Капитель собора Сен Лазар, Отен. 12 в.

42

Борьба за душу человека. Капитель церкви Сен Бенуа на Луаре. 12 в.

43

Борьба за душу. Миниатюра

44

Дева Мария, покрывающая плащом монахов. Витраж церкви в Гальберштадте, Германия. 14 в.

Морализаторские установки «примеров» требовали сугубо критичного подхода к человеку, к обществу и его разрядам. Проповедник — прежде всего обличитель. Нет порока и греха, который проповедь не подвергла бы анализу и осуждению. Многие компиляции «примеров» построены по схеме семи смертных грехов, которые последовательно рассматриваются, неизменно с привлечением живого и наглядного материала, в реальных жизненных ситуациях. Перед взором читателя проходят все слои и разряды средневекового общества — от монархов и церковных прелатов до простолюдинов, жители города и деревни, обитатели монастырей и замков, мужчины и женщины, старики и дети, убогие и нищие, ростовщики и адвокаты, рыцари, актеры, воры, проститутки, иудеи, еретики… Угол зрения проповедника на индивида и общество — sub specie peccati. Все виновны пред Богом, и наряду с общечеловеческой греховностью, источник которой — первородный грех, существуют еще специфические, так сказать, «профессиональные» грехи, характерные для людей разных занятий и статусов. Никто не уходит от сурового суда проповедника. Можно с полным основанием утверждать, что ни в одном другом жанре средневековой литературы не сконцентрировано такой силы социальной критики, как в проповеди, а в ней — именно в «примерах».

Естественно, критика эта — односторонняя, она лишена какого бы то ни было духа социального преобразования. Но отказать проповедникам в глубоком и разностороннем знании жизни никак нельзя. Это были монахи, не отсиживавшиеся за стенами монастырей. Странствуя из деревни в деревню и из города в город, меняя провинции и страны, они многое видели и слышали, и поэтому их знания были не книжными (или не только книжными), но практическими, опирающимися прежде всего на личный опыт. Они вездесущи, они «варятся» в самой гуще жизни. «Примеры» показывают проповедника, который бичует духовенство в собрании церковных иерархов и обличает светскую власть в королевском дворце; в городском соборе он