Шрифт:
Закладка:
Момент, где не было пока что того разговора, где он просил так открыто и чувственно позволить помочь мне. Но что я могла ответить? В его глазах я увидела восхищение. Мной! Думала, что показалось. Моргнула, чтобы прогнать морок, но нет. Оно не исчезло. Пламенем оно горело и казалось, ничто не способно это пламя погасить, и я хотела и хочу сейчас, чтобы так и было. Чтобы остаться в его глазах не просто нормальной, а прекрасной. Ведь как это волшебно прочесть восхищение в глазах того, кем восхищаешься сама.
Будь все по-иному, проще, легче, будь я не звеном в золотом браслете на руке моего отца, а отдельной жемчужиной, я бы ответила ему, что не имеет значения мой он преподаватель или нет, что я готова рискнуть, что способна подпустить его ближе, но всё так, как есть. Возможно, когда-нибудь, если ему будет ещё это нужно, наступит день, когда меня перестанет сдерживать сжимающая изделие застежка, и я приду к нему и скажу, что совершенно свободна. Что избавилась от цепей и застежек, что теперь я полноценный аметист и могу, не прячась и не боясь, быть рядом с моим рубином. И тогда, когда я буду стучать в его дверь, с одной лишь надеждой, что глаза его всё ещё будут гореть восхищением.
Следующее утро встречает меня с болью в голове и ломотой в теле. И если крепатура сопровождается раскатывающейся негой внизу живота, то головную боль…
Как бы ни пыталась я убедить себя в правильности моего поступка, успокоить мечтами счастья в будущем, душевного равновесия это не прибавило. Человек живет лишь раз и каждый день сегодня. Всё остальное — далекое. Будь это будущее или прошлое. Надежды или воспоминания.
И если усадить за конспекты вечером я себя смогла, то насильно запоминать информацию была просто не способна. Я часами перечитывала несколько абзацев, чтобы где-то на втором слове вернуться к несбыточным в ближайшее время желаниям.
Когда стрелка часов переломила за десять, я взяла телефон, чтобы по давно сформировавшемуся обычаю набрать маме. Мы созваниваемся в разное время, но непременно каждый день.
На экране обнаруживаю сообщение: «Завтра будь на связи в 17:00 и ни минутой позже. Это важно. Мы отправились к друзьям, так что сегодняшний звонок отменяется. Доброй ночи»
«Доброй ночи», — пишу, и хочу добавить лёгкое «повеселитесь», но удалив, решаю оставить как есть.
Машу головой из стороны в сторону в попытке прогнать нарастающий ком плохого предчувствия и глянув в телефон, несусь в ванную. Так дело не пойдет, нужно брать себя в руки, опять затерялась в мыслях, забыв о времени. На чай и бутерброды лишних минут нет, поэтому быстренько натянув на себя кардиган и брюки, выпиваю цитрамон и натягиваю шапку вместе с курткой. Расческу сую в сумку, чтобы, обрадовавшись, что еду в лифте одна, там наскоро причесаться. Вбегаю в аудиторию без одной минуты девять. Официально: не опоздала, но если бы прознал отец… охх…
Взгляды одногруппников в этот раз ко мне не прикованы. Все болтают, перекрикиваясь между рядами, а я замечаю широкую улыбку своей русоволосой подруги, которая машет мне с третьего ряда.
— Первые ряды были заняты, когда я пришла, можно было втиснуться, конечно, но я не захотела толкаться локтями, — говорит, когда я плюхаюсь рядом с ней в попытке отдышаться. Летела-то как…
— Не беда, — отвечаю и улыбаюсь в ответ, быстренько доставая учебные принадлежности.
Студенческий день проходит в спокойствии. Марка я не видела, он, естественно, не писал, и я тоже. Иногда я возвращалась мыслями к «нам», но усилием воли отгоняла их. К счастью, со мной была Аринка, которая ни за что не давала мне скучать. Она рассказывала об одногруппниках, смешных случаях в университете и это очень помогало.
Но было еще кое-что, что кирпичом летало надо мной, угрожая упасть в любое мгновение: разговор с мамой. И я не хотела его так сильно, как желала исчезнуть, испариться, раствориться в небытие. Только все предположения даже и близко не могли стоять с тем, что она сказала. Я будто находилась на вершине горы, а затем резко больно и неестественно оказалась кубарем летящей, цепляющейся за все выступы и камни, счесывая своим телом ветки и утесы летела вниз и так мне хотелось потерять сознание, не чувствовать удручающей боли, не наблюдать, как тешу чужое самолюбие шрамами, но нет, я была в сознании. И снаружи я все еще была невредима.
— Не смей забыть об этом, Таисия. И сделай всё, чтобы отец был доволен, — даёт последние указания мама, и переходит на восторженный тон, — Такой день! Будут все: начальство его, подчинённые и вы с Илюшенькой, конечно, тоже должны присутствовать! Там и о помолвке расскажете!
— Что? – ахаю и замираю, — Это невозможно! Илья не делал мне предложения!
— О, доченька, опять эта современность! — с напускной безмятежностью бросает на том конце провода, — Он договорился обо всём с отцом, твоё решение здесь не ключевое.
— Но меня никто не спросил, — бормочу растерянно, и, словно за спасительную соломинку хватаясь, произношу с надеждой, — Я ведь не люблю его, мама…
— Таисия, — одергивает она, — Мы обсуждали это уже тысячу раз! Стерпится-слюбится, помнишь? Ничто не бывает сразу, — её голос становится покровительственно-слащавым, словно я не понимаю прописных истин, — а любовь, она у всех разная. Для кого-то любовь в детях сосредоточена. Доучишься и будешь всю себя им отдавать. А мне-то как хочется внуков в колыбели покачать. Вот ты, когда маленькая была... — она всё говорит и говорит, но я ничего не разбираю. В ушах шумит, перед глазами плывет, а я просто не хочу верить, что нахожусь в реальности. Не хочу.
