девочке фамилии «Николаевская» и почетного титула «дочери дороги». Спустя год, в 1903 году, царь разрешил ей пользоваться правами личного дворянства. Что же касается «дочери Литовского замка», то ее судьба остается неизвестной.

Во время февральской революции 1917 года узники Литовского замка были освобождены восставшими, а сам замок сожжен как символ ненавистного режима. Александр Блок, говоря о сожжении Литовского замка и здания Окружного суда, отмечал: «вся мерзость, безобразившая их внутри, выгорела». А может быть, его подожгли свои же тюремщики, заметая следы. Обгоревшие руины замка простояли до середины 1930-х годов, а затем на мощных фундаментах бывшего замка, старинных массивных сводах XVIII века, построили жилые дома…

«Дома растут как грибы»

«Петербург покрывается громадными многоэтажными домами, – констатировал в августе 1913 года на страницах «Петербургской газеты» талантливый журналист и известный в ту пору литератор Николай Брешко-Брешковский. – В этой скороспелости ярко отразился дух времени. В наши дни все направлено к тому, чтобы везде и всюду побить рекорд быстроты. И едва ли не прежде всего – в строительстве. Дома модерн растут как грибы, и процесс их созидания – какая-то непрерывная горячка».

Строительные катастрофы

В пору строительной лихорадки начала прошлого века цена на городскую землю в Петербурге увеличивалась не по годам и месяцам, а буквально по дням, особенно в тех районах, которых касалось благоустройство. К примеру, постройка Троицкого моста вызвала резкое увеличение цен на землю на Петербургской стороне вообще и на Каменноостровском проспекте в частности. А проведенная здесь линия трамвая еще больше повысила стоимость земли. Оборотистые дельцы уже давно учли в свою пользу эту характерную зависимость, и еще до постройки Троицкого моста и при только намеченных линиях трамваев начинали скупку земель в тех местах, где цена на нее должна была неминуемо повыситься.

Цена квадратной сажени земли на центральных улицах доходила в 1913 году до 300–500 рублей, а на самых престижных участках Невского проспекта и Большой Морской улицы – и того больше. Дома обычно строились на заемные средства и закладывались в банке по этажам. По мере возведения этажей банк принимал их в залог и выдавал новую ссуду.

Вместе с тем огромная часть скупленных земель оставалась нетронутой, поскольку их собственники ждали дальнейшего роста цен. Шла своего рода биржевая игра на землю. Такая практика очень беспокоила городские власти. «Не говоря о том, что эти пустыри безобразят внешний вид улиц, они лишают городское общественное управление значительной суммы доходов, следуемых ему, если бы земля была застроена», – замечал в 1909 году обозреватель «Петербургской газеты».

С подобной проблемой столкнулись в ту же пору и в Москве, и там власти ввели особый «штрафной налог»: с владельца незастроенной городской земли после трех лет владения начинали взыскиваться двойные поземельные сборы. Существовало резонное предложение ввести «штрафной налог» и в Петербурге, чтобы прекратить игру «земельных спекулянтов».

Еще одним печальным следствием петербургской строительной лихорадки стали катастрофы, из года в год потрясавшие наш город. И до сих пор мы продолжаем пожинать плоды строительного бума начала ХХ века. Ведь сегодня Петербург ветшает не только от сырого питерского климата и от равнодушия городских чиновников, подновляющих город к визитам высоких гостей или к очередному юбилею, хотя и в этом – немалая доля истины. Есть и другая причина: Петербург пожинает печальные плоды той самой строительной лихорадки, постигшей его столетие назад, на «заре капитализма».

«В последнее десятилетие дома-гиганты растут как грибы» – эта фраза принадлежит вовсе не упомянутому выше писателю Брешко-Брешковскому. Так написал еще за десять лет до него, в 1903 году, неведомый нам газетный репортер на страницах «Петербургской газеты». Вот что он указывал далее: «Если бы высота домов не находилась в зависимости от ширины улицы, то в Петербурге были бы дома в восемь и девять этажей… Постройка многоэтажных домов разрушительно действует на соседние здания, если только последние уступают им в величине. В стенах этих зданий показываются глубокие трещины».

В поисках правды репортер отправился к заведующему техническим отделением Городской управы архитектору М.Ф. Еремееву. И вот какие неутешительные слова от него услышал: «Из 100 построек 50 непременно повлекут за собой трещины в соседних домах. Немногим удается парализовать вредное влияние строящихся больших зданий на окружающие дома».

«Опасны ли эти трещины?» – поинтересовался газетчик. «На прочности дома они нисколько не отражаются и не угрожают опасностью квартирантам, – уверенно отвечал архитектор. – Скрепляются обыкновенно стены одной железной балкой. Раз такая балка подведена – дом может незыблемо стоять сотни лет».

Подобный ответ, однако, совершенно не успокоил интервьюера. «При всей безопасности трещин жить все-таки в таком доме, где они есть, не особенно приятно, – резюмировал он. – А чтобы подводить балки и заштукатуривать их, каждому домовладельцу необходимо выселить предварительно жильцов. Тут убытки неизбежны, и причем довольно крупные»…

Современники возмущались: строительство новых домов оставляло желать лучшего. Многие домовладельцы следовали обычному желанию: денег вложить поменьше, да еще и провернуть стройку в самые кратчайшие сроки, а прибыли получить побольше. В погоне за дешевизной и, как тогда говорили, «экономичностью», многие строительные подрядчики экономили на всем, что только можно, а потому качество работ неизменно снижалось. Следствием этого стали многочисленные строительные катастрофы, едва ли не каждый год потрясавшие Северную столицу.

Одна из них произошла в октябре 1900 года. Около трех часов дня на углу Дегтярной и 9-й Рождественской улиц раздался оглушительный треск, и вслед за ним над строившимся домом некоего господина Аксенова поднялся громадный столб известковой пыли. Через некоторое время после грохота из строившегося здания начали выбегать насмерть перепуганные рабочие, а перед домом начала собираться толпа. Снаружи он выглядел совершенно целым – как оказалось, рухнула его внутренняя часть. Сначала треснула каменная «перемычка», а затем, один за другим, стали проваливаться потолки всех четырех этажей.

Некоторые из рабочих, не успевшие выскочить, стали жертвами произошедшей катастрофы. Часть из них была отправлена в больницу, иные же к вечеру чувствовали себя уже настолько здоровыми, что отправились в кабаки выпить «по случаю несчастья». Кстати, ближайшая к месту катастрофы портерная, в которой пировали спасшиеся рабочие, принадлежала владельцу того самого провалившегося дома Аксенову.

В тот же день случилась еще одна беда: рухнувшим каменным сводом в доме на Бассейной улице насмерть придавило мальчика, работавшего на постройке. Столичное общество живо обсуждало эти происшествия. «Петербургские „обвалы“ делаются слишком частыми, – писала одна из столичных газет. – Сегодня летят два дома, завтра рухнут три, а послезавтра, если наконец не обратить на это явление должного внимания, дома посыпятся, как детские карточные постройки».

Однако одной из самых громких строительных