из подворотни, из-под забора,

и порастите вы все травою,

весь этот мир – не моя забота.

А я откуда? Из анекдота.

А ты откуда? Из анекдота.

А все откуда? А всё оттуда,

из анекдота, из анекдота.

Это стихотворение было написано в шестидесятые годы, а ощущение, что «всё оттуда, из анекдота, из анекдота», сохраняется в полной мере.

С одним, впрочем, существенным уточнением.

В наши дни предлог «из», обозначающий все же выход или, по крайней мере, возможность выхода, незаметно, но решительно сменился предлогом «в», никакого выхода не предполагающим.

Из своего детства я смутно помню какую-то детскую радиопьесу с дидактическим, так сказать, наполнением. В этой пьесе какие-то «юные герои» поочередно оказываются внутри разных жанров художественной литературы и таким образом, попадая в разные курьезные или даже опасные ситуации, учатся их различать и понимать их условности и особенности.

И вот мы все, казалось бы, выросли, но снова время от времени оказываемся внутри разных жанров и разных текстов.

Реагируя на те или иные события или высказывания последнего времени, многие говорят: «Такое ощущение, что мы оказались внутри скабрезного анекдота, внутри басни Крылова, внутри рассказа Зощенко, внутри романа Кафки…»

Да, такое ощущение есть. Но именно потому, что оно у нас есть, можно сделать не совсем все же плачевный вывод о том, что мы не совсем внутри. Что мы и снаружи тоже.

Да, мы одновременно внутри и снаружи. Тому, чтобы мы сложили руки и совсем смирились с положением «внутри», препятствует воспринятое все из той же, условно говоря, старой детской радиопьесы умение отличать одни жанры от других, а также различать границы межу текстом и реальностью.

Так уж получилось, что великая русская литература, породив некоторое количество курьезных, гротескных или ужасных литературных героев, вместо того, чтобы преподать с их помощью великий и поучительный урок, «открыть обществу глаза» или просто предостеречь, не выдержав груза собственных идейно-воспитательных амбиций, выпустила их, этих самых героев, на свет божий, оплотнила их, влила в их жилы вполне жизнеподобную кровь, одела их в одежды двадцать первого века, дала им возможность говорить и действовать по своему усмотрению – на потеху или на ужас нам всем.

Они-то сами не знают о том, что они все литературные персонажи, что они граждане «страны литературных героев» – была когда-то такая популярная радиопередача. Они-то думают, что они люди. Причем люди самые главные.

Лиричные сказочные времена, когда очкарик с благородным сердцем мог в какой-то момент непреклонно сказать: «Тень, знай свое место», и тень трусливо скукоживалась и сливалась со стеной, боюсь, что давно уж закончились.

Какая уж тут «тень»? Какие такие «ученые»?

Вот сижу я, допустим, совсем недавно в кафе, а за соседним столиком сидит парочка, очень симпатичная на вид и по всем признакам взаимно влюбленная. Из их нежного щебета до меня доносится: «Хочу занять место в этом комитете, чтобы повысить свой статус в известном тебе бизнес-проекте». Она же понимающе кивает и нежно, с некоторой даже гордостью смотрит на него, своего героя, рассеянно поигрывая розовым айфоном.

А вы говорите «русская литература». Ее уже нет давно. Мы, то есть все те, кто еще позволяет себе «что-то помнить», имеем дело лишь с ее отдельными, разбросанными там и сям окаменелыми фрагментами и царапающими, рвущими одежду обломками.

Это, мне кажется, следует помнить и понимать. И с этим жить дальше. Уж как получится. И не забывать о спасительном соблюдении дистанции. Иронической, разумеется.

Причинно-следственный изолятор

Как важно быть серьезным

Существует такое понятие, как «звериная серьезность». В наши дни, как это время от времени случается с метафорами, это понятие обретает почти буквальный, а иногда, прямо скажем, и зловещий смысл.

Серьезное и смешное туго переплетены и перепутаны, особенно в наши дни.

Манифестированная, натужная и надрывная серьезность всегда смешна. Но когда этой самой серьезности становится слишком много, то уже и не очень.

Вот, для примера, такое, уже довольно давнее сообщение из новостной ленты: «Депутат такой-то предложил изменить дизайн 100-рублевой купюры из-за оголенного Аполлона, изображенного на ней». Видимо, более эффективного способа укрепления шатающейся, как старый забор, российской валюты не нашлось.

Но это уже почему-то совсем не смешно. Примерно так же бывает иногда, когда долго сидишь за общим столом с человеком, который беспрерывно шутит и каламбурит. И ты с некоторой тоской ожидаешь чего-то очередного. И смеешься уже скорее из вежливости. Даже если шутки вполне удаются.

Беспрерывный, не дающий нам возможности перевести дух поток подобных новостей, вообще-то, необычайно опасен. Прежде всего тем, что мы рискуем в результате всего этого совсем лишиться чувства юмора. А это самое, пожалуй, неприятное, что может с нами случиться. На нем, на этом чувстве, все-таки держится если не все, то очень многое.

Впрочем, сегодня наблюдается массовая атрофия всяческих чувств – сострадания, справедливости, собственного достоинства, юмора. Даром, что все чаще слышатся слова об «оскорблении чувств». Да полно вам! Можно ли оскорбить то, чего нет? Впрочем, одно из чувств все-таки живет и чувствует себя все бодрее. Это чувство ненависти.

Повышенная серьезность, особенно по отношению к самому себе, свойственна фашизоидному типу сознания. Там всякая улыбчивость, ироничность, рефлексия считаются чем-то «бабским». Там вовсю культивируется наружная «мужественность» с ее склонностью к униформированности, военизированности, ко всяческим житейским или фразеологическим пошлостям вроде того, что «в наших жилах течет кровь, а не вода». Там культивируется презрение ко всякой поведенческой ненормативности, ко всякой приватности и особости. Там и повседневную жизнь любят окружать и оформлять товарным количеством фетишей, символов, знаков и значков, флажков и ленточек, без которых хотя бы даже призрачная уверенность в себе, в своих силах, возможностях, способностях сводится к нулю. И конечно, необычайно высоко там ценится оперное «геройство». А ведь между героизмом и геройствованием есть очень существенная разница. Если точнее – эти два понятия противоположны друг другу.

Подлинные герои Новейшего времени – такие, каким был, например, академик Сахаров, – их наружность, их интонации, их стиль общения и повседневного поведения, были на редкость «не геройскими», они на корню разрушали всякие школярские представления о том, какие бывают «герои».

Поэтому такие люди всегда смешат и раздражают дураков. Для дураков герой – это какое-нибудь мрачное, обвешанное воинственными полосатыми ленточками и бусами из тигриных зубов потное чучело в камуфляже.

Подростково-приблатненное сознание, свойственное значительной части российского населения, понимает героизм прежде всего как наружные атрибуты всевозможной пацанской крутизны.

Гадкие подростки уважают бицепс, нарядную