Вероника

Новое пробуждение, ещё болезненнее и муторнее. Кажется, в теле нет ни одной целой косточки, а в голове поселилась пара дятлов, методично тюкающих по височным областям. Разлепляю один глаз, и на меня сразу обрушиваются воспоминания. Извращённый коктейль из слов незнакомца и той мрази — «рабыня», «прячь лицо», «таких мальчиков очень любят», «изощрённая жестокость».

Осматриваюсь, борясь с головокружением и тошнотой, и понимаю, что незнакомец привёл в действие свои угрозы. Тёмное помещение, лежанки из грязных тряпок вдоль стен, земляной пол, пропитанный потом, кровью и сладковатым, тошнотворным запахом гниения. Не лучшее место для выживания, но я готова терпеть и его, лишь бы с детьми ничего не случилось.

Моё одиночество прерывает женщина лет пятидесяти, может младше — возраст в таких условиях слишком неопределён. Худая, сухая, с глубокими морщинами, перечёркивающими серозное лицо. Узкие губы сложены в напряжённую линию, а грубые руки в порезах и ожогах. Она говорит на резком, каркающем языке, бросает в меня чёрную тряпку и что-то требует, объясняет, может, проклинает.

Поднимаю руку и с облегчением замечаю на себе застиранную, чёрно-псивую робу, закрывающую руки до пальцев и ноги до самых пят. Она из грубого материала, нещадно колет тело, врезается в шею и раздражает кожу. Неприятным открытием является полное отсутствие нижнего белья. Возможно, здесь принято так ходить, но я чувствую себя голой и беззащитной. Трусы, хоть и небольшая защита, но всё же…

Женщина продолжает зло каркать, указывая на тряпку, брошенную ранее, и на свою голову. Я не дура, чтобы не понять, что от меня требуется, только абсолютно не знаю, как правильно её надеть. Пытаюсь пристроить хиджаб на место, но тут же получаю жгучий шлепок по рукам. Стервозина вырывает его и с причитаниями и злостью делает всё сама.

Пыль и грязь бьёт в ноздри, обматывает лицо, оставляя открытыми только глаза. Женщина заставляет встать, дёргает за руку, опускает взгляд вниз и недовольно цокает. Отслеживаю её взгляд и натыкаюсь на нежно-розовый маникюр. Ну да, готовилась к встрече мужа, начищала пёрышки, а надо было, оказывается, сдирать всю красоту и резать себя во спасение.

Ругань без просвета, пинок в живот, заваливающий назад на лежанку, и к ухоженным ногам летят обмотки в пятнах и растоптанные калоши. Проглатываю брезгливость, успокаивая себя, что это всего лишь очередной шаг, позволяющий остаться незамеченной.

Женщина подгоняет, подталкивает в плечо, заставляет идти за ней, проводит по узким, низким ходам, тыкая, как я понимаю, в фронт работы. Котлы с нагаром, сковородки с плёнкой жира, кастрюли с засохшими ошмётками еды. Дальше хуже. Отдельный отсек для мусора, в который сваливается всё дерьмо. В круглую дыру, заменяющую окно, замечаю шикарный сад, небольшой фрагмент белоснежного дворца и поражаюсь, что за свиньи в нём живут.

А напоследок вишенка на торте, чтобы сбросила розовые очки и окончательно поняла, куда попала. Меня выводят на задний двор, где посередине врыт столб, а к нему прикован молодой парнишка, совсем ребёнок. Здоровый мужик охаживает его кнутом, а вокруг стоит толпа вооружённых боевиков и скандирует радостно на своём языке.

Спина отзывается фантомной болью, а в глазах пляшут чёрные точки. Что же вы все хватаетесь за кнут? Что же вам так нравится уродовать спины? Оседаю на землю, сползая по стене, чем привлекаю к себе ненужное внимание. Ведро холодной воды, выплеснутое в лицо, приводит в чувства, а морщинистая баба буквально тащит на себе в дом.

Она поучает, знать бы о чём, сбрасывает в углу, рядом с грязной посудой, пихает в руки щётку, придвигает песок и пинает ногой поближе котёл. Киваю в ответ на её вопросительный взгляд и зачерпываю песок, бросая его на дно посудины. Рядом замечаю ведро с водой, скорее всего предназначенной для мытья, и повторно киваю, что всё поняла.

Как только женщина скрывается в темноте прохода, подползаю к ведру и жадно зачерпываю пригоршню воды. Она отдаёт болотом и тиной, но жажда сильнее, чем последствия испорченной воды. Сложно сказать, когда я ела и пила последний раз, так как не представляю, сколько времени прошло с моего похищения.

Мне бы ещё поесть, снять мокрую одежду, отлежаться, набраться сил, но я с усердием чищу кастрюли, боясь ослушаться и сделать что-нибудь не так. Перед глазами, испещрённая кровавыми полосами, спина мальчишки, в памяти яркие воспоминания боли и запаха крови, в груди неумирающая надежда, что Мир найдёт. По-другому не может быть.

Как стемнело, два уродливых мужика приносят парня, бросают бездыханное тело на лежанку в углу и с интересом пялятся на меня. Их сальные взгляды не обещают ничего хорошего, поэтому я разворачиваюсь к ним затёкшим глазом и синюшной стороной лица, кутаясь сильнее в своё одеяние. Тот, что здоровее, с глубоким шрамом на всю щеку, сплёвывает в мою сторону пережёванный насвай и ржёт, похлопывая по плечу второго и демонстративно сдавливая рукой пах. Сжимаюсь в комок, трясусь от страха, боясь самого страшного. Изнасилование я вряд ли переживу. Спасает моя наставница, врываясь с криком и выталкивая непрошенных гостей.

В наступившей тишине сижу какое-то время, переваривая объёмы клоаки, окружающей меня. Как надо ненавидеть Дамира, чтобы сослать его жену в такое место? До сих пор мучаюсь в неизвестности, что с Глебом и Кирочкой, обманываю себя, представляя, что они уже дома, что они рядом с отцом.

Из мыслей вырывает тихий стон, и я подрываюсь к мальчишке, подающему слабые признаки жизни. На спине нет живого места, а из средств лечения только вода, от которой жутко болит живот, да груда тряпок, не вызывающих сомнения в их «чистоте». Вариантов нет, приходится положиться на волю Бога. Смачиваю ткань, обкладываю повреждения и промокаю сухие губы. Сиплое дыхание еле прорывается, и, вспоминая себя, делаю вывод — ему досталось гораздо сильнее, будет чудо, если он доживёт до утра.

Помещение наполняется уставшими телами, пропахшими потом и грязью, воздух смердит, и мне надо свыкаться с новым образом жизни. Больше не будет пенной ванны, мягкой кровати, вкусной еды. Больше не будет смеха детей, нежных касаний мужа, тепла семьи. Обречённо вздыхаю, перетягиваю свою лежанку ближе к пострадавшему и сворачиваюсь в позу эмбриона, подтянув ноги к животу. Горло сдавливает мышечный спазм, слёзный поток прорывает плотину, и я напрягаюсь, чтобы не издавать звука пока плачу.