глуповцев. И из текста произведения понятно, что речь здесь идет не о собственной правде Евсеича и других жителей Глупова в отстаивании своих человеческих прав, не о вере в свои силы, а о вечной, высшей, божественной правде любви и смирения.

Не менее интересны и важны для исследуемой нами темы и слова В. Г. Короленко из его часто цитируемого литературоведами письма к Н. К. Михайловскому от 31 декабря 1887 – 1 января 1888 г.: «Тогда (в 60—70-е годы. – А. Т.) мы все искали «героя», и господа Омулевские и Засодимские нам этих героев давали. К сожалению, герои оказались все «аплике», ненастоящие, головные. Теперь поэтому мы прежде всего ищем уже не героя, а настоящего человека, не подвига, а душевного движения, хотя бы и не похвального, но зато непосредственного (в этом и есть сила, например, Чехова)»37. Как видим, Короленко тоже снижает «планку» требований к положительному герою. Но опять-таки творческое наследие Короленко и Чехова дает нам и образы подвижников, и образы праведников (к примеру, Липа из повести Чехова «В овраге»).

Итак, заметно типологическое сходство в творчестве ряда писателей: «субъективная» правда авторов полноценно сосуществует с «объективной» правдой самих текстов. Однако же в русской литературе 1880-х годов наблюдалась очевидная тенденция к снижению образа героя времени и замене его изображением обыкновенных, «средних» людей, «праведность» и «подвижничество» которых заключаются в противостоянии окружающей их неправде, в искренности и непреднамеренности их заблуждений. В этом смысле Толстой шел как бы вразрез с общей тенденцией, ибо он был нацелен на создание образов действительных праведников, оставивших свои заблуждения и достигших высоты душевно-духовной жизни (разумеется, в толстовском ее понимании). Лишь Н. С. Лесков, как он сам писал в одном из писем Толстому, «совпал» с ним. Независимо друг от друга (и в то же время испытывая подспудное взаимное влияние) оба писателя создали циклы произведений о праведниках. У Лескова цикл так и называется – «Праведники». Думается, что толстовским циклом о праведниках можно признать «народные рассказы».

Собственно говоря, в качестве первого толстовского произведения, посвященного именно разработке образа праведника, можно указать набросок 1882 г. «Жил в селе человек праведный; [57] звать его Николай…». Через образ «праведного» Николая уже передается конкретное раскрытие смысла, заложенного Толстым в его любимое слово «по-Божьи» (употребленное еще в романе «Анна Каренина» применительно к внесценическому персонажу старику Фоканычу): «30 лет прожил, ни с кем не ругался, не ссорился, и мирился, – просил прощения. С роду не знал женщин, кроме жены… На брань молчал и на зло зла не держал и ни с кем не судился ни за добро, ни за обиду. А всех жалел и всех любил, и не было у него разницы между турком и русским, жидом и христианином» (26:461). Однако Толстой показывает, что «праведная» жизнь Николая привела его к гордыне, самопревозношению: «И подумал раз Николай: “Вот я живу хорошо – лучше людей”» (26: 461). Когда же главный герой рассказа был обижен богатым мужиком Архипом и «попом», то у него появились сомнения и в целесообразности творения добра вообще. Вводя в повествование момент «чудесного» (духовное видение «старца»), Толстой собирался художественно доказать своему герою смысл и необходимость праведной жизни. Но писатель, остановившись на изображении духовного созерцания мира Николаем, не закончил произведения, не показал, в чем заключается высшая жизненная правда.

Определенное завершение раздумий Толстого о правде и праведниках находится в «народных рассказах». В нашу задачу не входит подробный анализ всех «народных рассказов». Остановимся лишь на некоторых, наиболее интересных с точки зрения рассматриваемой нами темы. Как известно, первым произведением из цикла «народных рассказов» является «Чем люди живы?». Рассказ создан в 1881 г. на основе записанной Толстым от олонецкого сказителя В. П. Щеголенка распространенной легенды «Архангел». Отечественное послереволюционное литературоведение видело в толстовской обработке этой легенды прежде всего обличительный пафос: богатый купец всячески порицался, а бедный сапожник Семен превозносился. Подобное упрощенное толкование игнорирует как позицию писателя, так и объективную данность текста рассказа «Чем люди живы?». Само название произведения и евангельские эпиграфы к нему однозначно указывают на то, что основная идея автора заключается в правде-утверждении, а не в обличении.

В образе сапожника Семена, приютившего низверженного ангела и двух детей-сирот, Толстым воплощается высшая правда самоотверженной любви к ближним. Именно на его примере Бог в рассказе писателя показывает ангелу, что люди живы любовью. Однако сам ангел должен быть признан праведником не в меньшей степени, чем Семен, ибо он не только выведен с авторской симпатией и без какого-либо осуждения его непослушания Богу, но и прямо выражает тот же идеал праведности, что и сапожник. Сострадательной любовью к вдове и ее двум грудным младенцам объясняется в рассказе несогласие ангела с Божьей волей, а постоянный труд в поте лица и бедняцкий образ жизни снова возвращает его на «небо».

Оба выделенных образа праведников рассказа «Чем люди живы?» весьма важны для понимания толстовской концепции праве дничества, своеобразие которой рельефно вырисовывается при сравнении рассказа с народными вариантами легенды «Архангел» (версия, зафиксированная в сборнике А. Н. Афанасьева «Русские народные легенды», запись одного провинциального священника, опубликованная в сборнике «Памятники древнерусской церковно-учительной литературы» (о них уже говорилось в первой главе) и записанная Толстым легенда Щеголенка). В фольклорных вариантах непослушание ангела осмысляется именно как падение, как горделивое противостояние Богу. Земная же жизнь низвергнутого небожителя была призвана привести ангела к покаянию и вразумлению, это и происходит в народных вариантах легенды: ангел видит, что люди живы Божьей любовью к ним и Его непрестанной о них заботой, что Бог не по жестокости и недомыслию взял из земной жизни вдову, оставив деток сиротками, а по премудрому смотрению, вручив их судьбу в надежные руки. Наконец, фольклорный ангел приносит покаяние Богу и во время Херувимской песни в церкви возносится на небо, а в рассказе «Чем люди живы?» ангел не кается перед Богом (вина ангела вообще не актуализируется в тексте) – он является лишь свидетелем земной жизни людей. И возносится ангел не в церкви, а через крышу дома сапожника, когда убеждается в праведности Семена (а не Бога).

Таким образом, очевидно, что любовь толстовского ангела не чисто христианская. Как справедливо писал К. Н. Леонтьев, «такая любовь, без смирения и страха перед положительным вероучением, горячая, искренняя, но в высшей степени своевольная, либо тихо и скрыто гордая, либо шумно тщеславная, исходит не прямо из учения Церкви… она есть… плод… новой веры в земного человека и в земное человечество…»[58]. И все же в рассказе Толстого есть христианские