свинцовая, во рту словно кошки нагадили. Слышу, меня кто-то теребит, словно лапой. Я голову еле-еле приподнял, а передо мной дед сидит, маленький такой, а перед ним кувшин. И дед говорит — вот, наконец-то и у меня все, как у людей. И мне на кувшин кивает — на, дескать, выпей, полегчает. Ухватил я кувшин, половину пролил, вторую выпил. И впрямь, полегчало. Выпить-то выпил, а потом думаю — что это тут за нечисть-то в моем доме? Взял, да пустым кувшином в старичка запустил и заорал — пошел вон, тоффель! Кувшин исчез, а с ним и старикашка пропал. Я потом сказки вспомнил, что в детстве рассказывали. Не черт это был, а брауни, душа дома.

— А брауни обиделся и теперь вам пакостит? — догадался я.

— Именно, — тяжко вздохнул рыцарь. — То песок в постель кинет, то сапоги свяжет, а недавно сплю — чувствую, что спину кошка царапает. А у меня кошки нет, и кота тоже. Боюсь, скоро нарывы будут. И слуги жалуются — то молоко прокисает, то хлеб черствеет, соль мокнет, а в мясе червяки заводятся. Вон, даже очаг гаснет. А я и не знаю, что теперь делать. Вроде, домовые только в сказках бывают, кто мне поверит?

— Вон, эти же верят, — усмехнулся я, показывая на поредевшую колонну и усталого герцога.

— Так верят, потому что всю жизнь здесь прожили, а я? Вы, граф, сами-то посудите, как в сказку верить?

— А вы не задумывайтесь, — посоветовал я. Вспомнив, что мое знакомство с мифологическими персонажами здешних мест началось со знакомства с ростовщиком-богомолом, усмехнулся. — Я сам поначалу удивился, а потом решил — так пусть оно так и будет, как есть. Я бы, на вашем месте, купил кувшин пива, пришел домой и попросил прощения. Мол, дурак я, дедушка-домовой, простите.

— И поможет? — недоверчиво протянул рыцарь.

— Почему нет? Мне однажды довелось перед жеребцом извиняться, так и то, простил. А домовой, он хоть и нечисть — пусть не совсем, но тоже человек. Поворчит-поворчит, да и простит. Пива с ним выпьете, потолкуете.

— А я с перепуга пить бросил, — признался рыцарь. — Решил, когда старикашку маленького увидел — все, допился до тоффелей. Сколько я здесь? Месяца три или четыре? Ни пива, ни шнапса в рот не беру.

— Тогда кувшин квасу купите, или еще что-нибудь. Сладостей там, печенья.

Кажется, рыцарь фон Шлангебург успокоился. Улыбнувшись, с чувством пожал мне руку и сказал:

— Спасибо вам, господин граф. Вы из моего мира, вам я верю. Отличная новость, что я не сумасшедший. И с брауни обязательно помирюсь, прямо сегодня. А вместо пива куплю вина. Если это не тоффель был, а домовой, вместе и выпьем.

Глава восьмая

Фрейлейн — палач ​

Женщина была диво, как хороша — высокая, длинноногая, с русыми волосами почти до пояса, собранными в пышный хвост. А необычный наряд — широкие штаны из неотбеленного холста, просторная рубаха, не скрывавшая крепкой груди, только подчеркивал ее красоту. Заметно, что хозяйка следит за своей одеждой, часто стирает ее, хотя кое-где бурые пятна так въелись в ткань, что уже не поддавались ни мылу, ни щелочи. Впрочем, застиранная одежда не портит красивую фигуру. Да что там фигура! В девушку можно влюбиться за одну лишь улыбку — добрую и застенчивую.

Но если кто и влюбится в эту красавицу, им точно буду не я! Прекрасная женщина, только что, на моих глазах, без видимых усилий, вздернула на дыбу мужчину, пусть и немолодого, но увесистого, а теперь сосредоточенно срезала с него одежду, орудуя острым ножом, словно мясник, снимающий шкуру с овцы. Бросив в угол последний клочок, приказала:

— Хензель, убери ветошь.

Из закутка торопливо выскочил паренек лет пятнадцати, с одутловатым лицом и пустыми глазами, испуганно схватил тряпки, и куда-то их утащил. Наверное, штаны и рубашку с камзолом можно бы и заранее снять, чтобы не портить, но «освобождение» тела от одежды именно таким способом, это тоже прием для запугивания жертвы.

Мне приходилось бывать в пыточных камерах, и первое, что сразу же давало знать, где ты находишься — это запахи. Пол, стены и потолок, даже застоявшийся воздух пыточной, впитывают запахи экскрементов, мочи, несвежей крови, а еще — страха и боли.

Пыточные размещают в подвалах, где царит полумрак, а из освещения только пара скудно чадящих светильников или факел, все вокруг грязное, липкое. Ржавые инструменты свалены в кучу, а палач долго отыскивает нужное, перебирая свои орудия труда.

Здесь же, хотя и подвал, но имеются окна, а по углам расставлены светильники, полы намыты, стены побелены. Запахи, присущие пыточной, невозможно скрыть полностью, но их перебивают ароматы каких-то трав, подвешенных к потолку, рядом с кольцами и крюками. К стене придвинут длинный стол, где разложены орудия пыток — клещи — от больших, на длинных рукоятках, облегчающие усилия мастера при переламывания костей, до самых маленьких, предназначенных для выдергивания ногтей, иглы и иголочки, деревянные киянки и железные молотки, молоточки, еще какие-то пилки и пилочки и еще что-то блестящее и острое, предназначение чего остается для меня тайной.

У женщины везде порядок и чистота, чем бы она не занималась. А палачество, совсем не женское ремесло — с ним не каждый мужчина справится, но женщина, как известно, может справиться с любым делом лучше мужчины. Кстати, если палач женского рода, то как правильно ее называть? Палачка или палачиха?

Я скромно пристроился за небольшим столом, радуясь, что на дыбу вздернули не меня, а графа Грейгса, организовавшего убийство гонца. И хотя я догадывался, что смерть несчастного Асмуса как-то связана со мной, и Грейгс, стало быть, мой враг, но право слово, сейчас я ему сочувствовал. Наверное, будь здесь зверообразный волосатый мужик, кривой на один глаз, как принято описывать палачей, сидел бы, равнодушный и даже довольный, мысленно рассуждая о справедливом возмездии, но когда палач женщина…

Герцог фон Силинг, сидевший рядом со мной, спросил, обращаясь к жертве:

— Грейгс, почему вы приказали убить моего гонца?

— Ваше Высочество, я требую, чтобы вы обращались ко мне граф Грейгс, — гордо проговорил голый старик, висевший на дыбе.

Ишь, требует он… Но голос графа, пытающегося хорохориться, дрогнул. Его высочество лишь улыбнулся:

— Прошу прощения, господин граф, как скажете. Итак, повторяю вопрос — почему вы, граф Грейгс, приказали убить гонца? Разве вы не знаете, что смерть гонца приравнивается к государственной измене?

— Ваше Высочество, я не приказывал убить вашего гонца, — твердо заявил граф. — О смерти юноши я узнал лишь сегодня, во время