предлагая кредит за тридцать минут без залога и поручителей. Я чувствовала, как на щеках растворялся невидимый снег. Беспокойный мой взгляд отскакивал от всего, на что натыкался, – от усталых прохожих в сырых одинаковых пуховиках, от решетчатых заграждений, перетянутых сигнальными лентами на манер смирительной рубашки. Осторожно, опасная зона. Да я уже в курсе, спасибо. Город редко подает ложные сигналы, а тут аж дважды, видимо, и правда придется попотеть, малой кровью сегодня не обойдется. Я обнажила левое запястье и глянула на пульсирующий циферблат – до урока оставалось еще двадцать минут, хватит на то, чтобы продышаться и прийти в себя, к себе. Настроиться. А еще ведь надо найти нужный корпус и подъезд – наверняка непростая задача для пришельцев.

Улица подходила к концу, и я знала, что там увижу. Я часто проходила мимо высотки на Котельнической, этого советского памятника рыцарской твердыне, когда шла навестить библиотеку иностранной литературы или дружеское рукопожатие Яузы и Москвы. Пару раз даже бывала в левом крыле здания, в легендарном кинотеатре «Иллюзион», смотрела там Феллини и еще какую-то архивную картину, на которой заснула. Так странно. Что, если бы можно было в тот момент пролезть себе в голову, разбудить саму себя и сказать, что прямо сейчас надо мной жужжат сотни партикулярных настоящих жизней, что через пару лет я возьму эту крепость силой заморского слова, приду сюда учительствовать. Что бы тогда было? Ничего, наверное. От этой информации катастрофы не передумали бы меня давить, а я не передумала бы под них ложиться, как заведено говорить у поляков. Смогла же после них встать, отряхнуться – смогла, значит, либо мне повезло, либо я уже другой человек. Ведь то, что нас не убивает, – нас убивает.

Помню, что после того сонного сеанса я отправилась в Замоскворечье, по хребту Большого Устьинского моста, прямиком в мой любимый букинистический, где огромный деревянный комод едва не трескается от дореволюционных фотографий и корреспонденции – все на продажу. Я тогда провела там не больше обычного, может, часа два, перетряхнула и надувшийся комод, и антикварные издания, и файлы с газетами, и альбомы по искусству, и в итоге нашла открытку с каналом Венеции, подозрительно совпавшую со мной по теме и времени – сыновья писали маме в Саратов: «Милая мамаша. Сегодня оттепель, мы оба здоровы, вчера с новыми знакомыми по двору, в количестве 8 человек, искали билетов в театр, к концу концов попасть смогли только в синематограф, очень нам понравилось, сегодня Федя идет искать билеты в цирк. Целуем. Ваши Ф. и О. Коричевы». Мамаша их, Екатерина Яковлевна Коричева, тогда проживала по адресу: г. Саратов, ул. Малая Казачья, д. 5. Без квартиры – а то как же. Открытку выслали 30 декабря, какого года – неясно, затерся почтовый штамп. Ясно, что до 1918-го, когда Россию лишили ятей, фиты, i-десятичных и твердых знаков на конце слов – на открытке они еще есть. Кем они были, Ѳедя и О? Как выглядели? Где сейчас лежат? Есть ли потомки? А если есть, то почему позволили семейному архиву обзавестись ценой? Грустно это все, мамаша. Открытку эту я не купила – слишком дорого сейчас просят за старую орфографию. Забрала только записку от некоего Виталия, без цены, случайно наткнулась на нее, перебирая советские документы.

За откровение это, ждавшее своего часа, может, не первый год, с меня спросили десять рублей, было как-то неловко. Продавщица с пасленовыми волосами даже не стала его читать, только удостоверилась, что цены на бумажке и правда нет – все, что у нас не оценено, по десять, знаете, да? В каком-то полном оцепенении я вышла на улицу, за поворотом налетела на пьяницу с кроличьими глазами, раз за разом перечитывая записку. Бессмертие, вторичность материи, сущность бытия, транс-медиум, контакт с умершими. Виталий, я без идей, что думали на этот счет Миша и Нина, но как же хочется после этих семидесяти девяти слов пригласить Вас на кофе и рассказать все, что я знаю о прошлых жизнях, которых не помню.

Обратно в центр я возвращалась на старом трамвае почти в ночи. 3-й маршрут как бы с завязанными глазами вез меня той же самой дорогой – через мост, высотку и Яузу, отмотав ленту времени лет на сорок назад, отчего мой возраст ушел в минус. В пустом вагоне были только я и старуха в грязном ватном пальто, которая громко разговаривала со своим отражением, предъявляя ему претензии: «Я? Я – человек с тремя высшими образованиями, буду заниматься вашим бизнесом?! Вон, пусть все эти дураки, вот они пускай им занимаются», – бормотала она, кивая носом в прозрачных прохожих за стеклом. Было немного жутко от такого близкого чужого сумасшествия или старости, от нуарной красоты этой не постановочной сцены, от найденной записки, от меня, от Москвы, от осени и от всего вообще. Вот, – думала я, – я еду на 3-м маршруте, у старухи – три высших образования, значит, по закону жанра, здесь либо должен сидеть еще один человек (водитель не считается, он – проводник), либо у кого-то из нас должно быть альтер эго. Но в вагон так никто и не зашел. На конечной остановке, перед памятником Грибоедову на Чистых прудах, трамвай сплюнул меня на почти безлюдную улицу, где почему-то пахло гуашью.

Все эти воспоминания вспыхнули и тут же потухли в моей голове, смотревшей теперь на горящую красную звезду сталинской крепости. На ум вдруг пришел Бажов, уральские сказки, женщина-ящерица с черной косой и шелковистыми лентами; если бы Хозяйка Медной горы была зданием, то только таким. Наверное, все дело было в этой фасадной подсветке, отливавшей малахитом и чем-то безрадостным. Арка «Иллюзиона» тоже светилась, но не зеленью, а пурпуром. Это, значит, синий плюс красный, с садика помню. Надо будет зайти сюда как-нибудь еще раз, на вечерний сеанс, если занятия продолжатся.

Я завернула за угол дома, мимоходом разглядывая аквариумную жизнь первых, нежилых этажей. Ресторан с забыла каким названием: два престарелых бардадыма с кольцами-печатками на толстых пальцах развалились в пухлых креслах после плотного ужина, один что-то лялякает, рвано жестикулируя, другой скоблит ухо мизинцем, едва слушает. Вечно живые персонажи мировой литературы. Следом салон красоты, окна затянуты фресками рекламных баннеров, видимо, чтобы не стеснять клиентов. А то мало ли какой соглядатай или неприятельский филёр – позарится на кудри, брови, ногти важной особы – из этого дома или из соседних. Проблем потом будет выше крыши. Лучше вот пусть рассматривают плакат с обычной русской женщиной средних лет с никаким лицом,