— Казаться легче.

— Только тем, кто никогда не пробовал быть. Попробуй.

— Не хочу. Боюсь подсесть. Бытие вызывает привыкание.

— Знаешь что, — сказала она, — через три дня я улетаю в Москву. Вряд ли мы снова увидимся. Раз тебе это не нужно — черт с тобой. Но даю тебе слово, что за эти три дня я из тебя все соки выжму. Хочется сохранить хоть какое-то приятное воспоминание.

— Да я и не возражаю, — усмехнулся я. — Не будем казаться, будем собой. Я — тот еще фрукт, а ты — отличная соковыжималка. И к черту все эти разговоры.

Через три дня она улетела. Через три недели я почувствовал, что, кажется, соскучился по ней. Через три месяца забыл о ней совершенно. А через три года получил от нее открытку, в которой она приглашала меня в Москву на свою свадьбу. Открытка была написана от ее имени и от имени ее будущего супруга. В конверте с открыткой я обнаружил маленькую записку, написанную уже ею лично, где она сообщала, что счастлива, вспоминает обо мне с теплом и улыбкой и будет искренне рада видеть меня на свадьбе в качестве старинного друга. Я разорвал и записку, и открытку. Затем сгреб обрывки и выкинул в мусорное ведро.

«Вот так-то, — подумал я. — Казаться все-таки легче, чем быть. В особенности, быть счастливым. Счастливые люди не рассылают бывшим любовникам приглашения на свадьбу. И тем более не прилагают к ним записок, в которых сообщают, как они счастливы».

Честно говоря, мне было слегка жаль, что она не видела, как я рву ее приглашение и записку. Потому что в тот момент я, наверно, не старался казаться сволочью, а был ею на самом деле.

Воздушный шарик со свинцовым грузом

Мой киевский приятель Ярослав Шеремет чрезвычайно гордился княжеским именем и слегка недолюбливал свою фамилию, одним слогом не дотянувшую до графской. Впрочем, тщательно изучив генеалогическое древо Шереметьевых, он, к своему удовольствию, выяснил, что их сиятельства ведут свой род от некоего Андрея Шеремета, а тот, в свою очередь, является в пятом колене потомком Андрея Кобылы, от которого, между прочим, произросла царственная ветвь дома Романовых.

— Поздравляю, Ярик, — говорил я, благоговейно пожимая его руку. — Ты, как всегда, неповторим. Все люди произошли от обезьян, один ты — от кобылы.

— Завидовать нехорошо, — снисходительно отвечал Ярик. — Хотя есть чему. Как ни крути, а моему роду без малого семь веков.

— Мой древнее, — отвечал я.

— Да? И от кого же он берет начало?

— От Адама.

Недостающий слог как нельзя лучше характеризовал Ярика, которому во всем не хватало какой-то завершающей малости. Он был насмешлив, но не умел шутить. Обладал чарующим тембром голоса, но совершенно не имел слуха. Красивое лицо с высоким лбом, прямым носом и большими серыми глазами нелепо обрывалось крохотным безвольным подбородком. Ярик напропалую хвастал своим успехом у женщин, но никто и никогда не видел его в обществе даже самой непривлекательной девицы.

— Представь себе, — заливался Ярик, — ночь на Ивана Купала, Днепр, горят костры, уйма голых девушек… Незабываемо. В ту ночь у меня их было целых три.

— Чего у тебя было три? — спрашивал я. — Неудачных попытки познакомиться?

— Три девушки. Три женщины. Три нескончаемых восторга.

— Я понимаю, что нескончаемых. Кто ж кончает от пощечины, затрещины и оплеухи.

— Ты просто завидуешь, — говорил Ярик.

— Вот уж ничуть. Я не мазохист. Если мне приспичит быть избитым, я просто прогуляюсь по ночной Шулявке.

Самоуверенность Ярика была настолько трогательна и беззащитна, а фантазии так нелепы и бескорыстны, что я поневоле испытывал к нему симпатию. Познакомились мы на призывной комиссии в военкомате, где Ярик безуспешно пытался симулировать плоскостопие, близорукость и геморрой. Я не представляю, как можно симулировать геморрой, но Ярик, вдохновившись общей концепцией, великодушно пренебрегал деталями.

— Смотрите! — орал он, демонстрируя устройство своей тыловой части военному хирургу, крепкому мужчине с кирпичного цвета лицом. — Внимательно смотрите!

Помимо них в кабинете находилось еще трое призывников, включая меня. Мы дожидались очереди, выстроившись у стенки и даже на расстоянии ощущая благоухание перегара, которое исходило от хирурга.

— Смотрите! — продолжал надрываться Ярик. — Во все глаза смотрите!

— Нечего там смотреть, — буркнул хирург. — Тоже мне, музей… Ничего интересного, товарищ будущий солдат, я в твоем заднем проходе не наблюдаю.

— А как насчет света в конце тоннеля? — подал голос я.

Хирург зыркнул на меня исподлобья. В его взгляде читалось тупое отвращение и острое желание похмелиться.

— Шеремет, надевай трусы и пошел вон, — сказал он. — А вы, товарищ остроумное животное, пожалуйте сюда.

Он велел мне оголить тыл, нагнуться и раздвинуть ягодицы.

— Вот так сразу? — удивился я.

— А чего тебе еще надо?

— Каких-нибудь предварительных ухаживаний. Ресторан, цветы, шампанское.

— Юморим? — поморщился хирург. — Отвыкай, пока не поздно. Хреново тебе придется в армии с твоим юмором.

— Спасибо, — ответил я. — Мне и так уже не очень хорошо.

За дверью поджидал Ярик.

— Мне понравилось, — сказал он.

— Что тебе понравилось?

— Про свет в конце тоннеля. Врач оценил?

— Не вполне.

— Ну да, они тут все какие-то с дуба рухнувшие. Ты уже был у отоларинголога?

— Нет еще.

— Старая рыжая стерва. Сама не знает, чего хочет. «Станьте, — говорит, — в угол». Что я, маленький, в угол меня ставить? Ладно, стал. Она мне: «Закройте правое ухо». Закрыл. «Повторяйте, — говорит, — за мной». И шепчет: «Шестьдесят шесть». Я шепчу, как она велела: «Шестьдесят шесть». «Что?» — говорит она. «Шестьдесят шесть», — повторяю уже погромче. «Так, — говорит, — она, — дурака валяем? Издеваемся над призывной комиссией? В морфлот захотели? Могу устроить.» Как думаешь, она мне устроит морфлот?

— Вряд ли, — сказал я. — Разве что у нее папа адмирал.

Словом, мы познакомились. На призывном пункте тоже оказались вместе. Меня распределили в партию, отбывающую на Дальний Восток, а Ярика отправили куда-то в Подмосковье, в стройбат. На прощанье он сказал:

— Ты это… как устроишься там, черкани мне пару строк.

— Куда?

— Куда-нибудь.

— Куда-нибудь черкану, — хмыкнул я. — Только и ты мне пиши в ответ. куда-нибудь.

После армии мы встретились совершенно случайно — в вестибюле одного из корпусов Политехнического института, где я с букетом цветов в руках и какой-то опустошенностью в голове поджидал мою знакомую по имени Даша.

О Даше следует рассказать подробней, хотя бы потому, что она стала восхитительным кошмаром моей послеармейской жизни. Познакомились мы в кафе «Шапито», где она сидела с некрасивой веснушчатой подружкой и пила кофе, а я