смысл в том, что подавляющее большинство женщин никак не смогли бы соответствовать этому образу, даже если бы очень пожелали, — особенно если были бедны. Что самое очевидное, женщина никогда бы не добилась сияющей белизны лица, если она всю жизнь трудилась под открытым небом. С белизной зубов дела обстояли получше, потому что средневековые простолюдины не объедались конфетами, а поддерживать такое состояние зубов можно было их чисткой — конечно, если у женщины хватало времени на заботу о гигиене зубов. Простолюдинкам могло выпасть счастье от рождения получить какие-либо черты женской красоты, скажем белокурые волосы, пухлые губы или черные брови, но одно только обладание этими чертами еще не давало права претендовать на истинную классическую красоту. Богатство в связи с красотой нигде в открытую не упоминается, однако все эти тропы придуманы авторами, которые не знали нужды в деньгах и писали для круга столь же состоятельных читателей. Таким образом, собственные предубеждения авторов с самого начала встраивались в их произведения, пусть они сами не всегда отдавали себе в том отчет.

Итак, Матвей Вандомский и Гальфред Винсальвский вознамерились установить стандарт женской красоты и распространить его. Оба строили свои идеалы красоты, опираясь на сочинение Максимиана, и расширяли заложенные им основы, предлагая новые сравнения, сохранив при этом все основные черты облика красавицы, описанные у предшественника. Сама по себе эта согласованность их мнений убеждала читателя в авторитетности выведенных ими примет женской красоты, как и то, что они отсылали к Елене Троянской, древней и, стало быть, заслуживающей доверия литературной героине. И разве стали бы переживать эти уважаемые авторы из- за того, что их большой литературный успех оставил за бортом всех бедных женщин мира?

В XIII веке эталон красоты утвердился настолько, что средневековые авторы стали использовать его очень буквально, описывая Красоту (точнее сказать, персонифицируя ее). Французский поэт и ученый Гильом де Лоррис (ок. 1200–1240) населил свой «Роман о Розе» (Le Roman de la Rose) — аллегорическую поэму о посланном ему таинственном видении — живыми воплощениями различных чувств и качеств человеческой натуры. Красота тоже выступает одним из таких персонажей — «и облик весь ее сиял и круг как будто освещал: сравнима разве что с луной, ведь рядом с ней звезда свечой покажется», дивная кожа «бела и тонка, словно шелк, или словно лилии цветок», румянец расцветал розами, «а пряди светлые волос касались пят»57. Других женских персонажей автор тоже наделяет вполне ожидаемыми атрибутами красоты, однако у них «глаза серые, как оперенье сокола» или маленький ротик58. Эти незамысловатые описания красоты ничуть не ослабляли читательских восторгов по поводу «Романа о Розе». Изложенная просторечным языком история, которая по сути служит затянутой метафорой секса, никого никогда не отталкивала некоторой заурядностью описаний женской красоты. Ее огромная популярность и доступность в Европе под конец Средневековья убеждает нас, что вместе с ней распространялось и соответствующее представление о женской красоте, в том числе и среди далеких от учености людей, которым просто очень хотелось почитать книжку, где говорится о сексе.

Идеал златовласой чернобровой красавицы с молочнобелой кожей в конце концов перекочевал из области умозрительных построений в поэтические произведения. Самые ранние примеры мы находим в творчестве одного монаха XII века, чье имя не сохранилось; известно только, что он трудился в знаменитом каталонском монастыре Санта- Мария- де- Риполь. К тому времени, когда безымянному монаху наскучило переписывать чужие труды и он взялся писать собственную любовную лирику на пустых страницах манускрипта, монастырь в Риполе уже более века как пользовался славой благодаря своим библиотеке и скрипторию.

  Бог любви ведет танец Миниатюра из «Романа о Розе»

Женщины в его сочинениях во многом напоминают предложенные Матвеем и Гальфредом образцы красоты. Так, у Юдифи, которую он выводит в поэме «Когда впервые я узрел любовь мою» (Ubi primum vidi amicam), «сияющие глаза, зубы как снег… белизны чистейшей лоб», а гладкая кожа «светилась как луна, не нарушаема морщинкой ни единой, ни скла-дочкой»59. Позже он снова воспользуется этими же тропами, но уже описывая красоту графини Фландрии. «Ярче солнца» она блистала, «сверкали белейшие зубы, искрились глаза… ноги снега белее… [и] маленькие точеные ступни». Если коротко, в описании монаха графиня прекрасна, как богини «Венера или Диана»60.

Эти описания обращают на себя внимание тем, что безымянный монах пользуется взятыми у Матвея и Гальфреда сравнениями, чтобы описать красоту реально существовавших женщин. И поскольку в распоряжении авторов был только один образец описания женской красоты, то и у женщин был только один идеал внешности, соответствуя которому они бы могли быть красавицами. В тексте у монаха-стихотворца есть ожидаемые тропы (белая кожа, гладкий ясный лоб, яркие глаза, белые зубы), однако некоторые другие, также введенные в канон красоты Матвеем и Гальфре-дом черты облика (белокурые волосы, черные брови, пухлые губы), монах у своих красавиц не воспевает.

Судя по всему, здесь мы сталкиваемся с чем- то наподобие литературной ретуши (приукрашивания). Монах хочет убедить свою аудиторию, что обе дамы прекрасны собой, и потому превозносит в них только то, что отвечает поэтическому стандарту женской красоты, на который он ориентируется. Однако обе дамы реально существуют, поэтому он не может лгать, описывая их внешность. И предпочитает нарисовать отвлеченный образ прекрасной дамы.

Ко временам творчества Чосера, а это уже XIV век, идеал красоты как устоявшийся троп настолько глубоко укоренился в литературе, что его уже начинали пародировать. Так, в «Рассказе мельника», второго среди «Кентерберийских рассказов», выведена Алисон, женщина простого происхождения, то есть она не из дворян и не из семьи богатых купцов, состоящих в какой-либо гильдии. Рассказ о том, как она обманывает своего престарелого мужа- плотника, изменяет ему. Так вот, несмотря на ее простонародное происхождение, Чосер описывает Алисон в таких же возвышенных выражениях, в каких было принято описывать идеал женской красоты: «ее дыхание было сладко, как эль, иль мед, иль медовуха / или как яблоки, что с осени под сеном про запас хранятся, или под вереском»61. Нотки сатиры этому описанию придает то, что автор сравнивает дыхание красотки с таким обыденным напитком, как эль, и с чуть гнилостной сладостью припрятанных яблок, причем эти образы соседствуют с традиционными в возвышенном описании красоты образами меда или медового напитка. Более того, смехотворность подобных комплиментов еще и в том, что все они традиционно предназначались красавицам- полубогиням, а здесь адресованы женщине, которая только и хочет, что