Шрифт:
Закладка:
— Глег[4]? С каких пор ты пьешь этот компот?
— Фрида угостила, — коротко бросает Эмиль, — не хотел её обижать на пустом месте.
С этим вином не все чисто, но это они уже понимают потом. Позже. Утром. Когда один едва вспомнит цвет волос девушки, с которой они танцевали, а второй — и того меньше. Правда, что конкретно запомнил Эмиль — он не сознается, но Эрику это было и не особо принципиально.
Что она намешала в этот глег, Фрида не признается, будет только рыдать и говорить, что не рассчитывала, что Эмиль будет этим вином с кем-то делиться.
Но это выяснится все-таки потом. После того как они выпьют фляжку до конца и заглянут к щедрой Фриде за добавкой, а после рванут со всеми остальными освободившимися танцорами в ближайший к гостинице клуб. И там встретят её — ту самую лисицу, что прихватит Эмиля за яйца настолько крепко, что и пять лет спустя он будет тратить по месяцу два раза в год на розыски. Розыски девчонки, которую толком и не помнит. В чужой стране. Имея на руках только список пассажиров самолета, достанный через третьи руки и совершенно незаконным методом, да пару почти бесполезных, врезавшихся в память примет.
Сейчас же Эрик себе позволяет только этот глоток. Не хочется даже на капельку затуманивать восприятие и смазывать впечатление от финала.
В финале участвуют две пары, и весь этот финал — формальность, ничего более. Кто победит, всем ясно, разве что случится какая-то космическая ошибка, и парочка, что так упорно держится в первой строчке турнирной таблицы, вдруг сдастся без боя. Или облажаются в духе Кьяры.
— Выходят! — Эмиль вздыхает, а Эрик — напротив, напрягается, подаваясь вперед, чтобы не потерять ни секунды.
Нет, его не интересует смазливая британка — а вот её соперница, очень даже. И дело не в симпатичном личике, отнюдь.
Она могла высекать каблуками искры, и танцевать лично для Юпитера — тот и то бы оценил всю степень её таланта. Потрясающе пластичная, энергичная, в танце — всегда яркая, будто звезда, и не допустившая ни единой ошибки на памяти Эрика, а он все видео с её выступлениями засмотрел до дыр, рассмотрев каждое отточенное движение.
— И чего ты в ней нашел? — фыркает над ухом швед, без особого интереса наблюдающий за происходящим на паркете. Он жил соревнованием, пока находился в нем, сейчас его не волновало, кто именно из его соперников победит.
— Болван ты все-таки, — вздохнул Эрик, пытаясь переключиться с изящных, будто над паркетом летающих ножек русской девчонки, — она же круче всех здесь, понимаешь?
А еще — её не нужно тянуть. К ней нужно только тянуться. Сделать все, чтобы подать её как можно лучше, и уж она-то точно не подведет.
Он хотел её — нет, не в банальном, сугубо постельном смысле. Он хотел её на паркете, и в своих руках. Это было для него куда больше, чем просто сбросить напряжение с какой-нибудь первой попавшейся девчонкой. И что бы ни говорила Кьяра, но Эрик Лусито танцором был на большую часть собственной души. Таким, что паралич и отсутствие движения были для него страшнейшим кошмаром.
— Ты и сам не знаешь, чего хочешь, Змей, — некстати всплывает в памяти, и на губах Эрика ползет улыбка.
Он знал.
В том-то и была проблема, что он знал. Знание это было вполне конкретное, и никакая Кьяра не могла соревноваться с этой конкретикой.
Жаль только, что эта русская держалась особняком настолько, что не встречалась ни на одной общей тусовке танцоров. Не было даже возможности с ней пересечься вне паркета.
А на паркете — особо и не поболтаешь.
— Ничего, малышка, мы с тобой обязательно потанцуем, — это Змей обещает исключительно про себя, переводя взгляд на ослепительно улыбающуюся русскую чемпионку, на плечо которой глава судейского комитета только что прикрепила розовую розетку с цифрой один.
Рано или поздно, так или иначе — он найдет способ завязать с ней знакомство. И уболтать хотя бы на один танец. А потом... Потом можно будет подумать и о дальнейшем сотрудничестве. Но её стоит ждать, однозначно.
Он тогда еще не знал, что в следующем году Анастасия Варлей на чемпионат не приедет. И позже — тоже.
Ну, давай, Змей, больше, чем я вскрылась — вскрыться уже просто невозможно.
Ты же не можешь упустить этот шанс и не застебать меня тем вечером в Берлине, так ведь? Такой компромат! И ты многое мне можешь тогда припомнить.
Вот только выражение лица итальянца настолько сложное, что я никак не могу в нем прочитать ожидаемую насмешку.
— Тебя сложно… — Эрик вглядывается в меня пристальнее, будто меня от него отгораживало мутное стекло, и он пытался разглядеть что-то сквозь него, — узнать. На паркете ты была… Другая…
На паркете я была живая. В этом вся и разница.
Было две части живой меня, одна — танцевала с пеленок, не мыслила без этого жизнь, вторая…
Вторая принадлежала Денису Назарову. Первой любви, некогда — лучшему другу, мужчине, без которого пять лет назад я не представляла своей жизни. Тоже!
И когда от меня потребовали выбирать…
От еще одного заплыва по океану слез меня спасает завибрировавший в сумке телефон. Только вот вытащив его на свет божий — я на секунду снова давлюсь спазмом выкипающей ярости — до того больно видеть улыбающуюся рожу Назарова на экране смартфона. Первый порыв буквально требует у меня швырнуть эту мерзость на пол кофейни, а лучше — еще и наступить на экран, чтобы он точно вышел из строя и больше никогда мне этого мудака не показывал…
Чья-то теплая широкая ладонь накрывает мои пальцы, сжимающие телефон, не давая осуществить задуманное. Земля призывает Настю…
— Ответь ему, — негромко произносит Эрик, глядя мне в глаза.
— Зачем? — я болезненно кривлюсь, потому что я примерно представляю, что именно Назаров мне может сказать. — Он ничего не может мне сказать, что его оправдает. И шалаву в нашей постели никакие его слова не отменят. Вот ей пусть сцены ревности и закатывает, а я на этот спектакль и за доплату билет не возьму.
— Ответь, — повторяет Змей, — если будет выносить тебе мозг, повесишь трубку и выключишь. Мне кажется — его мотив иной.
— Поспорим? — у меня нет сил хоть как-то обосновывать Змею, что за пять лет я как никто другой изучила манеры Назарова. И разумеется, он не может сейчас смириться, что я, о боже, ушла куда-то с мужчиной. Пусть даже с этим конкретным мужчиной у меня и ничего не может быть, да и для секса я его интересую так, на спор — одного раза ему хватит, чтобы умаслить эго.
— Твои условия? — Змей ухмыляется, и это выражение лица становится похоже на то, к которому я уже чуть-чуть привыкла. Самоувереное и нахальное, до неприличия.
