Окна в цеху были закупорены для поддержания влажности, и на стеклах выступили капельки конденсата. Понимая, что голос мистера Ингланда утонул бы в окружающем грохоте, я решила не тревожить его вопросами и молча рассматривала ткацкие станки. В этих невообразимо сложных устройствах нити, будто струны, натягивались на белые валики.

Внезапно я почувствовала на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидела мальчика лет четырнадцати-пятнадцати, который таращился на меня из-под козырька кепки. Он смотрел без тени смущения и не отвел глаз, встретившись с моим взглядом. Я повернулась к мальчишке спиной и пошла дальше.

Дети старались не приближаться к станкам и продвигались гуськом. Самый юный работник, ровесник Декки, в запыленных белых брюках юркнул под станок и исчез с наших глаз. Зев станка открылся и закрылся, потом еще и еще, и наконец мальчик вынырнул из-под машины и вновь встал рядом с ней. Несмотря на пыль и грязь, юноша бегал босиком, и я заметила, что ступни у него почти черные. Рядом работала девушка лет шестнадцати; бедняжка прикрыла рот и закашлялась, сотрясаясь всем телом. Ее волосы свисали до плеч грязными прядями. Спохватившись, что глазею на нее, я стала внимательно рассматривать колесо станка.

Когда мы шли обратно той же дорогой, Декка поскользнулась. К счастью, я все еще держала ее за руку и помогла девочке устоять на ногах. Мистер Ингланд вернул мне Чарли на лестнице. Следуя правилам приличия, я поинтересовалась, сколько же станков имеется на фабрике.

– Девятнадцать, – довольно ответил он. – Когда я стал здесь хозяином, их было шестнадцать. А вы в детстве ходили на работу к отцу?

– Мы жили непосредственно над нашей лавкой, – ответила я, краснея от стыда. – Поэтому всегда знали, что там происходит.

– Чем торговали?

– Начинали с зелени. А сейчас продаем разные бакалейные товары.

– Так ваш отец коммерсант. У нас с ним есть кое-что общее.

Однако эти мужчины жили в разных мирах. Трудно вообразить, как отец в рабочем халате сидит в кабинете мистера Ингланда за массивным столом красного дерева и пачкает грязными руками кремовые листы бумаги. Вечером отец отмывал руки на кухне, и вода в раковине становилась густого коричневого цвета. Я представила его в одежде мистера Ингланда, с бокалом виски в руке, в клубах сигарного дыма, подсвеченного газовыми рожками. Мой отец никогда в жизни не курил и еще до моего рождения стал членом Общества трезвости.

– И как идет торговля? – поинтересовался мистер Ингланд.

– Благодарю вас, сэр, хорошо, – ответила я.

Мы поднялись на третий этаж, почти не отличимый от второго, и мистер Ингланд разговорился с главным мастером, который из вежливости кивнул детям, а меня даже не удостоил взглядом. Я хотела спросить, сколько лет самому младшему работнику фабрики, но после разговора с мистером Бутом решила, что не стоит. Вместо этого я поинтересовалась, откуда привозят хлопок.

– Через Рочдейлский канал[33], – ответил мистер Ингланд и, видя мое озадаченное лицо, широко улыбнулся.

Я смущенно рассмеялась и усадила Чарли в коляску.

– В наше время мы получаем хлопок из Австралии, – пояснил мистер Ингланд. – А ведь я один из последних производителей хлопковых тканей в здешних краях. Все остальные перешли на шерсть или обрабатывают бомбазин, получая вельвет, саржу, молескин и трип.

Мистер Ингланд потянулся к моей накидке и пропустил ткань между пальцами. Я почувствовала, как у меня участился пульс.

– Это габардин, разновидность саржи. Возможно, ткань произвели в нашей долине, – заметил он.

Мы стояли во дворе фабрики. Внезапно у мистера Ингланда сделался усталый вид, и он вытащил сигару из серебряного футляра, который хранил в нагрудном кармане. Я подумала о том, что внутри полно огнеопасного материала; малейшая искра, и вся фабрика сгорит за считаные секунды.

– Курить на фабрике запрещено, – проговорил мистер Ингланд, словно прочитав мои мысли. – За такое грозит увольнение, даже мне.

Это было логично. И теперь становилось ясно, почему мистер Ингланд так много курил дома.

– Мне понравилась экскурсия, – сказала я.

– Можете приходить в любое время, – улыбнулся он.

Шагая по каменному мосту и взбираясь на холм, я чувствовала радость и прилив сил. Я видела, где работает хозяин – удачливый коммерсант, который хорошо обращался со своими подчиненными. И хотя я не имела желания работать на фабрике с ревущими печами и покрытыми сажей кочегарами, с вертящимися колесами и рамами, которые с грохотом ездят туда-сюда, все-таки мне понравилось бы осознавать себя малой, но жизненно важной частицей единого организма, где у всякого человека и предмета есть свое место и роль.

Почти каждое утро я из окна детской видела, как рабочие идут на фабрику, шагают друг за другом по тропинке, будто муравьи. Женщины, укутанные в коричневые и серые платки, почти сливались с деревьями. Никто не проходил рядом с Хардкасл-хаусом, но на вершине холма была деревушка, и пару раз я замечала, как люди пересекают мост и исчезают среди деревьев на нашем берегу. Холм был очень крутой, с едва заметной тропкой, которая вилась по склону. Карабкаться по ней дважды в день требовало недюжинной ловкости, а зимой и подавно. Вспомнилась кашляющая девушка: с кем она живет, как выглядит ее дом? Я посмотрела на свои руки в белых перчатках, обнимающие пухлые ножки Чарли. Интересно, что подумала обо мне та девушка? Догадалась ли, что мы с ней не такие уж и разные?

Вечером, зажигая лампы в детской спальне, я кое-что обнаружила на своей подушке. Там лежала темная веточка с белыми пушистыми, как одуванчики или заячьи хвостики, цветами. Я взяла ее в руки, чтобы лучше разглядеть. Мной овладело странное, волнующее чувство, будто я делала что-то исподтишка. Из коридора донесся шум; ко мне прибежала Милли, и я быстро спрятала веточку под подушку. Позже, когда дети спали, я достала с полки ботаническую энциклопедию Декки и стала сверяться с картинками. Дойдя до буквы G, я нашла то самое растение: Gossypium hirsutum – хлопок. Я поднесла веточку к лампе и нежно погладила пушистые цветки.