Шрифт:
Закладка:
Я остановил пленку и прокрутил ее на шесть секунд назад. Что-то в увиденном показалось мне смутно знакомым, но я не мог понять, что именно. Я пересмотрел фрагмент во второй, а затем и в третий раз. Неприятное ощущение, что я что-то упускаю, не исчезло. Мои туманные размышления прервал телефонный звонок.
– Это Агарь. Я не слишком поздно?
– Смотря для чего.
– Ты посмотрел кассету?
– Да. Только что.
– И что ты думаешь?
Я думал об Аталии и о том, что между нами произошло, пытаясь объяснить себе, почему, черт побери, меня гложет чувство вины. В моей личной синагоге обычно читают всего одну молитву: «Я никому ничего не должен».
– Я же ее не знал. Нельзя ничего сказать по спине.
– Ее немножко видно в профиль.
Я промолчал.
– Я не пытаюсь себя обманывать, – сказала она.
– Я этого не говорил.
– Знаешь, сколько раз я видела ее под таким же углом? Когда качала на качелях, или надевала на нее футболку, или укладывала спать.
– Я попробую проверить эту версию.
– Об этом я и прошу. Что ты проверишь, а не запишешь меня в сумасшедшие. С этим и полиция прекрасно справляется.
К горлу у меня подкатил тугой ком злости:
– Госпожа Гусман! Собирать и проверять информацию – это единственное, что я умею делать. Если у вас есть ко мне претензии, можете меня уволить.
– Я не говорила, что у меня есть претензии. Я только сказала… Я сама не знаю, что я сказала. Просто я не хочу, чтобы ты принимал меня за фантазерку.
– А я не хочу, чтобы ты указывала мне, что о ком думать. Если мне понадобится психолог, я к нему обращусь.
– Почему ты так со мной разговариваешь? Чем я тебя обидела?
Ее жалобный тон не дал мне окончательно сорваться с цепи. Поскольку я молчал, она продолжила:
– Что мне делать, если ты откажешься ее искать? Скажи – что? Кроме тебя, никто не хочет со мной даже говорить. Все думают, я ненормальная. Что ненормального в том, что я не готова отречься от родной дочери? Что мне делать? Опустить руки? Родить еще троих детей? Поверить, что ее никогда не существовало? Что? Скажи мне, что?
– Я не знаю.
– Возвращайся к жизни, твердили мне весь прошедший год, возвращайся к жизни!
– То же самое говорили и мне, когда погибла Рони.
– И что ты сделал?
Я на минуту задумался.
– Мне некуда было возвращаться. Потому что жизнь изменилась. В конце концов я нашел себе другую жизнь. Она не хуже, просто другая.
В трубке слышалось ее прерывистое дыхание. Я чувствовал, как она пытается совладать с собой.
– А если бы ты мог вернуть ее к жизни?
– Я не хочу думать об этом.
– Ты женился и развелся до или после того, как она погибла?
– Это никак не связано.
– Все связано.
– Я уже сказал тебе: если мне понадобится психолог, я к нему обращусь.
– Если бы я хотела вести себя как психолог, то сказала бы, что с твоей стороны это типичная защитная реакция.
– Один-ноль в пользу команды из Бавли.
– Я не играю против тебя.
– Ладно, давай сформулируем иначе. Когда она умерла, я на несколько месяцев объявил итальянскую забастовку. Сидел дома, слишком много ел и пытался выяснить, насколько я несчастен по десятибалльной шкале. Стрелка надолго застыла на цифре девять, потом поползла вниз и остановилась на отметке шесть целых три десятых.
– Мне иногда кажется, что я не живу. Как будто существую на автопилоте.
– Ты пробовала с кем-нибудь встречаться?
– Ты имеешь в виду, с мужчинами?
– Да.
– А ты стал бы встречаться с женщиной, которая рыдает над фильмом «День независимости»?
– И правда, грустный фильм. Тем более что я болел за пришельцев.
Я представил себе, как она сидит одна дома. Черные волосы падают на плечи, серо-голубые глаза смотрят прямо перед собой. У меня получилось даже слишком хорошо.
– Джош?
– Да?
– Ты помнишь, я говорила тебе, что мне тридцать пять с половиной?
– Да.
– На самом деле мне почти тридцать шесть.
10
Вторник, 7 августа 2001, утро
Кто рано встает, тому бог подает.
В детстве мой дед Нахемия без конца повторял мне эту поговорку. Правда, ему бог подал только тетю Рину, которая никогда не вставала раньше одиннадцати. Она оправдывала это тем, что должна следить за кожей лица; вполне логичное объяснение, учитывая, что кожи со всех ее подбородков хватило бы на обивку для дивана. Я потратил лет двадцать, чтобы избавиться от слепой веры во все эти перлы дедушкиной мудрости, а годы службы в полиции убедили меня, что рано вставать совершенно незачем. Все равно все бандиты по утрам спят. Только на этот раз я имел дело с необычным бандитом и вел необычное расследование, а потому в половине восьмого был уже на ногах, с чашкой кофе в руке, и благоухал одеколоном.
Перед выходом из дома я позвонил Аталии. Она спросила, что случилось, и я ответил, что просто хочу узнать, как она. Она сказала, что у нее все хорошо. В ее голосе явственно слышалось удивление, и я поспешил добавить, что это у меня привычка такая: звонить женщине, с которой накануне переспал, чтобы убедиться, что ее от восторга не хватил удар. Она рассмеялась. После первого секса перед тобой всегда встает дилемма: или напомнить о происшедшем, тем самым открывая возможность для продолжения, или сделать вид, что ничего не было.
Я не умею делать вид. Никогда не умел.
Кейдар живет на улице Мазе. Единственный способ припарковаться в этом районе – запихнуть машину в ее собственный багажник. Фасад его дома напоминает атомные убежища пятидесятых, но сзади, во дворике, раскинули кроны две мушмулы, между которыми зеленеет лоскуток газона и стоят жардиньерки с анютиными глазками. Зайдя в квартиру, я обнаружил, что Кейдар не ложился с вечера. Заросший щетиной, как мексиканский режиссер, он привидением слонялся по квартире со стаканом сливового сока в руках – для улучшения пищеварения. Для девятнадцатидюймовых мониторов, окружавших его, не существовало ни дня ни ночи, а его виртуальные друзья жили в самых разных часовых поясах. Все
