Шрифт:
Закладка:
Алклета слушала, и по щеке её бежала слеза за слезой. В этом она не являлась исключением – зашмыгала носами добрая половина присутствующих, а другая половина принялась вытирать глаза. Рассчитанная на избалованное общество, песня тронула их сердца по-настоящему, так, как не рассчитывал её создатель. Инга, оторвавшись от инфала, в изумлении оглядывалась – она, само собой, тоже не ждала подобной реакции. Она привыкла к совсем другой публике и другим запросам.
– Ишь ты, – не выдержав, запричитала её соседка – молоденькая пухленькая девушка с россыпью веснушек не только по лицу, но и по рукам, пальцам и даже маленьким ладным ушкам. – Буду, мол, с ним – и всё тут. И всё равно, какой он… Любит, значит. Вот как любит!
– Так надо любить мужа, девки! – поучающе произнесла Хита, краем глаза поглядывая на оживившуюся хозяйку (она не спускала с неё глаз с тех пор, как та появилась в комнате, дожидаясь, когда потребуется её помощь). – Не хвостом крутить и капризничать, а любить! Впрочем, вам говорить без толку…
– Вот это голоси́на, – буркнула ещё одна служанка, снова взяв в руки шитье. – Ну и голосина у тебя, Ингрид! На вид в чём только душа держится, а голосина – о-го-го!
– Красивый голос…
– Чего раньше-то молчала? Жалко, что ли, было?
Инга посмурнела и глянула в сторону окна. Там, выписывая в небе кренделя, заливалась щебетом какая-то птичка.
– Не моглось…
– Спой ещё чего-нибудь, – попросила Алклета. Она порозовела лицом, помолодела и, похоже, чувствовала себя заметно лучше, чем с утра. Даже вынула из шкатулки вышивание (госпожа расшивала себе наголовник – золотом, серебром, мелкими рубинами, агатами и жемчугом), игла засновала в её пальцах, хотя женщина лишь изредка поглядывала вниз. – Споёшь?
Инга спела ещё, потом ещё и ещё. Она знала очень много песен, самых разных: и шутливых, и грустных, душещипательных, от которых даже её соотечественников пробивала слеза, и боевитых, и протяжных, прекрасных в своей монотонности либо напевности. Её слушали так, как не слушали никогда в жизни, а известно, как на людей действует подобное внимание. Инга разошлась, лицо её вспыхнуло и стало на редкость приятным, таким, какое оно бывает у только что влюбившейся девушки. И, конечно, увлечённым. Она пела, наслаждаясь этим процессом после столь долгого молчания, и была вдвойне счастлива.
В очередной раз закончив песню и подняв голову от струн, она увидела стоящего в дверях Сорглана – он прислонился к притолоке, открыв обзор тем, кто толпился сзади, и неотрывно смотрел на девушку. Взгляд у него был грустный и сосредоточенный, и Инга даже как-то поневоле оценила его мужскую привлекательность. Он выглядел лучше, чем его супруга, сохранившая заметную долю девичьей красоты, пусть она и сильно располнела после восьми родов. Да это и понятно, мужчина долго остаётся молодым, особенно если он воин. Даже если ему уже шестьдесят.
Инга смутилась под его взглядом, опустила глаза, покраснела и сняла пальцы со струн.
– Пой, пой, – успокоил Сорглан. – Я хочу послушать. Ты не против?
Понятно, что скорее он спрашивал у жены. Но та промолчала.
– Конечно, нет, – рискнула ответить за неё Инга. Но всё-таки оглянулась на Алклету. – Наверное, вам не слишком интересны песни о любви. Что-нибудь… М-м… Что-нибудь героическое?
– На твоё усмотрение.
Она спела пару песен и собралась было предложить ещё одну, но граф, вопросительно взглянув в окно и затем на жену, предложил:
– Мне думается, уже время ужина, да и Ингрид, я думаю, притомилась. Не так ли?
– Да-а…
– Мы поужинаем, и, если ты, Ингрид, будешь в настроении, с благодарностью послушаем ещё. Бранд и его люди, кажется, как раз закончили пить. Очень вовремя.
Из углов комнаты донеслись сдавленные смешки.
Сорглан посторонился, выпуская из комнаты девушек, которые заспешили помогать накрывать на стол. Инга тоже встала, откложила на скамью инструмент, направилась к выходу – он задержал её, взял за подбородок, приподнял лицо и всмотрелся, словно никогда прежде не видел.
– Птице не пелось в неволе? – усмехнулся он.
Инга покраснела.
– Разве это смешно, господин?
– Нет, – спокойно подтвердил Сорглан. – Жаль, я не слышал тебя прежде. Ты получила бы свободу несколько раньше, я думаю, например, в обмен на удачную песню благодарения на Бельтан. Жаль.
– Жаль. – Она покраснела ещё жарче.
Он отпустил её и, улыбаясь одними глазами, сделал приглашающий жест. Инга проскользнула в дверной проём, низко нагнув голову, и потому не видела, какими взглядами обменялись Сорглан и Алклета.
6
Инга ожидала, что в её жизни сразу многое изменится, но на самом деле в первые дни перемена статуса не была так уж заметна. Разве что теперь свободные – воины, фермеры, доверенные слуги – не проходили мимо неё как мимо пустого места, а приветствовали словами, иногда и кивками. Хотя, возможно, это было в большей степени связано с её пением. Теперь она пела часто и помногу, практически каждый день. Не требовалось каждый раз придумывать, что спеть новенького – местные, как дети, были готовы бесконечно слушать одно и то же, лишь бы им нравилось. А песни, которые помнила и пела Инга, им очень нравились.
Иногда она уходила гулять – теперь ей не требовалось для этого разрешение госпожи. В лесу было ещё влажновато, не стоило идти туда в местных летних башмаках, чем-то средним между мокасинами и сандалиями, только в сапогах. Сапоги здесь шили как-то хитро, ещё и пропитывали чем-то вроде жира, так, чтоб не промокали. И они действительно не промокали, почти как самые настоящие резиновые.
А вот если лезть в горы, то стоило надевать другие сапожки – с голенищами пониже, плотнее подгоняемые к ноге посредством ремешков и пряжек, с тонкой подошвой, шершавой и плотной. В них юноши, промышлявшие птичий пух и яйца, рисковали забираться на самые головокружительные высоты, на самые неприступные с первого взгляда скалы. Инге весной уже довелось попробовать омлет из яиц гаги, правда, ничего особенного в этом блюде она
