Шрифт:
Закладка:
Женщина ловко размотала повязку, почти не причинив боли, осмотрела, приблизив лицо к Ингиным рёбрам так близко, словно хотела клюнуть, удовлетворенно вздохнула и принялась накладывать на ожог резко пахнущую мазь бурого цвета. Инга старалась не смотреть в ту сторону, она не хотела знать, как ожог выглядит. Наверняка неприятное зрелище.
– Вот, – сказала целительница. – Уже лучше. Через месяц он уже совсем не будет тебе досаждать. А пока придётся потерпеть. Будешь мазать мазью, которую я дам, и ещё пить отвар трав – тоже дам, уже смешанный в соответствующих пропорциях. Следи, чтоб не мокло, если случится что-то подобное, скажи, тебя отведут ко мне. Ещё я оставлю повязок – чистых повязок, по-настоящему чистых, следи, чтоб не запачкать их. Корочек не касайся, они должны отойти сами. И двигайся этот месяц осторожнее, не береди. Не спи на этом боку, – она вдруг улыбнулась, отчего лицо стало ещё хищней, и сказала негромко. – Не огорчайся. Меня тоже дважды принимали за альву, и не без оснований. Мать говорила, во мне есть доля альвийской крови. По отцу, – тихо рассмеялась. – Люди боятся альвов. Ну, ничего. Тебя проверили, будут теперь доверять. А раны заживают.
И ушла.
Несколько дней Инга, шипя иногда от боли, осторожно бродила по коридорам усадьбы либо же лежала в своём закутке в общей комнате, куда её снова перевели, как только она перестала стонать по ночам. Её не трогали, не гнали работать, видно, давали прийти в себя. Служанки же при встрече смотрели уже не равнодушно, а с любопытством. Для них – со злостью подумала Инга – случившееся было скорей развлечением.
В первый же день, как девушка вернулась в швейную, как она её назвала, комнату, туда же зашёл Сорглан. Он поцеловал супругу, огляделся и прямиком направился в сторону Инги. Та машинально съёжилась.
– Ингрид, – произнёс граф, глядя сверху вниз с некоторым расположением во взгляде. – Тебя неправо заподозрили в деянии, которого ты не совершала. Я приношу тебе извинения за то, что нам пришлось сделать. – У девушки отвисла нижняя челюсть. – Я прошу тебя понять, что альвы порой бывают не менее зловредны, чем всякая нечисть, не менее жестоки и изобретательны. Хуже всего, что люди не в состоянии понять причин их поступков. Встречи с ними опасны, и потому мы должны были убедиться, то ты – такая же, как мы. Ещё раз извини. – Он нагнулся, вынул что-то из пояса и надел ей на левое предплечье витой серебряный браслет.
Вокруг ахнули и зашевелились, пытаясь взглянуть на подарок господина. А граф, кивнув Инге, отвернулся и пошёл к выходу.
– Разве кровь рабыни стоит серебра? – Девушка даже не поняла, почему и как у неё вырвался этот вопрос. В нём не было ехидства, которое можно было бы ожидать. Звучало как простой вопрос. Её хозяин задержался в дверях, посмотрел в её сторону и ответил, хотя ответа она не ждала:
– Серебра стоит моя ошибка. – И вышел.
5
Инга уже через пару недель привыкла к слегка болезненным ощущениям слева, в частности потому, что они стали совсем слабыми. Её не подгоняли, не нагружали работой и не выводили в поля, хотя начинался сев, и рук, конечно, снова не хватало. Она чувствовала, что, кажется, начинает привыкать к этой жизни. В конце концов, здесь было много лучше, чем у первого её хозяина, норовившего завалить её на ближайшую ровную поверхность, лучше, конечно, чем на полях, на строительстве храма и тем более на руднике.
Госпожа Алклета стала к ней на время ещё более снисходительной, если это только было возможно. У неё уже накопился вполне приличный гардероб для зимней поездки ко двору, Инга дошивала теперь самое затейливое платье со множеством вставок и декоративных складок, а в этой работе, как считала госпожа, не следовало торопиться. Инга и не торопилась. Она помногу гуляла и частенько (скрываясь в лесу, чтоб отдохнуть от назойливых глаз) разминалась, постанывая от боли. Она знала, что если забросит занятия, пожалеет себя, то никогда уже не сможет делать то, на что ещё совсем недавно была способна. Потерять форму очень легко, восстановить же – неимоверно сложно. И она заставляла себя, хотя и не знала, зачем ей это теперь нужно. После случившегося ни танцевать, ни петь ей уже не хотелось.
Но зато рана заживала очень быстро, и с каждым разом становилось всё легче. А в первую неделю ей не удавалось удержаться от слёз. Потому она и стремилась скрыться с глаз долой. Чертовски неприятно голосить на виду у всех.
Снег окончательно сошёл, потеплело, кроны зазеленели, и крестьяне торопились закончить сев, ведь когда сквозь листву можно уже будет смотреть на солнце, сеять поздно. С другой стороны, нельзя начинать слишком рано, иначе зерно помёрзнет в земле. Они сеяли и молились потихоньку, чтоб не было сильных дождей в начале лета.
Стволы были ещё голы, лес просматривался на просвет порой более, чем на километр, зато землю у корней украшал плотный покров весенних цветов – белых и жёлтых. Среди них встречались и другие цвета, но реже, они терялись на общем фоне. Инга бродила по этим роскошным коврам с осторожностью, не желая ни мять, ни рвать эти цветы. Известное дело, как быстро они вянут в руке, становятся похожи на грязные тряпочки. А здесь, вживую, заросли эти были воистину восхитительны.
Ещё весна. Только ещё весна. За стенами усадьбы по ночам было холодно, приходилось топить печи не только чтоб готовить, но и чтоб обогревать. Зато днём иногда можно раздеться до рубашки и в удовольствие постоять под влажным ветром, веющим с моря.
В первых числах июня (здесь он назывался как-то иначе, и исчисление было другое, но Инга пользовалась привычными ей цифрами и названиями) к поместью подошли по морю два больших корабля, живо напоминающих старинные деревянные одномачтовые суда, только побольше, румов на двадцать пять каждый, с жилыми надстройками у мачты и на корме, с более вместительным трюмом. Впрочем, может быть, они на глаз специалиста и не напоминали древние долблёнки, Инга не была корабелом,
