Нанимая иноземные отряды, покупая за границей оружие и боевые припасы и вообще приготовляя большие военные силы для борьбы с Польшей, московское правительство, естественно, должно было озаботиться финансовой стороной вопроса, то есть изыскать средства на содержание армии. В этом отношении мы видим целый ряд чрезвычайных мер. Во-первых, правительство (в 1631 г.) прибегло к царской монополии заграничного морского вывоза ржи, ячменя, пшеницы, проса и гречневой крупы; оно скупало этот хлеб и продавало его иностранным торговцам, приезжавшим в Архангельск. Во-вторых, патриарх Филарет Никитич в том же 1631 году потребовал от некоторых монастырей сведения о том, сколько у них в монастырской казне находится в запасе денег; а получив сии сведения, предписал половину запаса немедля прислать в Москву на жалованье ратным людям. В-третьих, в том же году по указу царя и патриарха с вотчин некоторых монастырей, вместо даточных людей, велено взыскать деньгами, считая 25 рублей за каждого конного и 10 рублей за пешего. В-четвертых, на том Земском соборе (1632 г.), на котором решено было воевать с Польшей, по-видимому, проектировались разные сборы, которые потом были подтверждены и приведены в исполнение, каковы: пятая деньга с торговых людей и добровольные взносы с духовенства, монастырей, бояр, дворян и приказных людей.

Посреди московских приготовлений к войне получено было известие о кончине престарелого короля Сигизмунда III, последовавшей 20 апреля 1632 года. Эта кончина ускорила ход событий. В июне созван был Земский собор, который беспрекословно подтвердил решение государей немедленно начать войну с поляками за их неправды. До истечения Деулинского перемирия оставалось еще несколько месяцев; но имелось в виду воспользоваться временем польского междукоролевья, с его неизбежной избирательной борьбой партий и сопровождавшими ее смутами.

Предстоял важный вопрос: кому поручить начальство в этой войне? Еще в апреле государи назначили главным воеводой боярина князя Димитрия Мамстрюковича Черкасского, а товарищем к нему боярина князя Бориса Михайловича Лыкова. Д. М. Черкасский уже известен был по своей неудачной осаде Смоленска в первую польскую войну при Михаиле Федоровиче, и вообще военными талантами он не выдвигался; выбор его можно объяснить прежде всего придворным значением Ивана Борисовича Черкасского, ближнего боярина и двоюродного брата государева. Но это назначение было расстроено местничеством, которое не замедлило выступить на сцену действия. Князь Лыков бил челом царю и патриарху, что, во-первых, Д. М. Черкасский тяжел нравом, а во-вторых, он сам старше его летами и службой: он служит уже сорок лет, из которых тридцать «ходит за своим набатом, а не за чужим, и не в товарищах». Черкасский бил челом на то, что Лыков его бесчестит. Государь присудил взыскать с Лыкова в пользу Черкасского за бесчестье двойную сумму его (Черкасского) оклада, именно 1200 рублей. Затем назначение обоих отменено; вместо Черкасского определили главным воеводой боярина Михаила Борисовича Шеина, а товарищем к нему знаменитого князя Д. М. Пожарского. Но последний вскоре сказался больным и был уволен от этого назначения. Вместо него товарищем к Шеину определен окольничий Артемий Васильевич Измайлов. Выбор Шеина, очевидно, основывался на той славе, которую он приобрел мужественной обороной Смоленска при осаде его Сигизмундом III. Так как главной целью войны было именно обратное взятие этого города, то предполагали, что воевода, доблестно его защищавший, лучше других сумеет его добыть. Очевидно, за назначение Шеина в особенности стоял Филарет Никитич, как за своего сострадальца в польском плену. Думали, вероятно, что Шеин воспользовался этим пленом, чтобы более присмотреться к слабым сторонам своих врагов. В данное время он начальствовал Пушкарским приказом, следовательно, близко стоял к ратному делу и непосредственно участвовал в приготовлениях к предстоящей войне. Судя по дворцовым записям, по возвращении из плена он пользовался почетом при дворе; его, например, чаще других приглашали к обеденному царскому столу. Да и сам он, по-видимому, не скрывал своего высокого мнения о собственных военных талантах и заслугах; чем мог немало повлиять и на свое назначение.

Уклонение Д. М. Пожарского от службы в товарищах при Шеине, может быть, действительно имело причиной его болезни, которым, несомненно, он был подвержен со времени тяжелых ран, полученных в битвах Смутной эпохи; но могло также быть, что знаменитый князь лучше других знал настоящую цену Шеину и не ждал ничего хорошего от совместной службы с гордым, упрямым боярином-воеводой. Вероятно, и этот последний не особенно желал сего товарищества. Более подходящим, то есть более безличным и послушным, товарищем для него оказался окольничий Измайлов.

До какой степени государи высоко ценили Шеина и возлагали на него надежды, свидетельствуют милости, которыми он осыпан был при самом своем назначении. Михаил Борисович со своим сыном Иваном, Артемий Измайлов и другие главные воеводы получили щедрую денежную подмогу для предстоящего похода; их вотчины и поместья на время походной службы были освобождены от всяких казенных поборов; сверх того, Шеину пожалована целая дворцовая волость, именно село Голенищево с приселками и деревнями, со всеми доходами и с хлебом; одного государева хлеба в этой волости было тогда более 7000 четвертей. Следовательно, его уже заранее награждали за будущие великие заслуги. В ответ на эти милости он на первых же порах обнаружил, что это был уже не тот Шеин, который прославил себя мужественной обороной Смоленска. 9 августа 1632 года происходил торжественный отпуск воевод, отправлявшихся в поход. После молебствия в Благовещенском соборе они прощались с государем и подходили к его руке. Тут боярин Шеин вдруг начал с большой гордостью высчитывать свои прежние службы государю, которыми будто бы превосходил всю свою братью бояр, и, между прочим, сказал, что «в то время как он служил, многие бояре по запечью сидели и сыскать их было немочно», что службой и отечеством никто из них не будет ему в версту. О каких говорил Шеин прежних службах царю Михаилу Федоровичу, трудно понять; ибо в первые шесть лет его царствования он продолжал сидеть в польском плену, тогда как многие бояре в это время несли тяжелую и трудную службу в войнах с внешними и внутренними врагами; а по возвращении из плена он пока сидел в приказах, в Боярской думе да за царским столом. Очевидно, пребывание в Польше и примеры строптивых хвастливых польских вельмож не остались без вредного влияния на характер и привычки престарелого воеводы. С удивлением и негодованием слушались его речи; но царь смолчал, не желая оскорбить воеводу, от которого ожидал великих заслуг; смолчали и бояре, «не хотя