руками.

— Ну, мы ему зададим, я подскажу, как денежки вернуть, — грозит пальцем Маргарита Львовна. — Он вторую фирму открыл, а уставные документы спрятал у себя, но у меня есть копии.

Маргарита Львовна лезет в папки и достает файлы с документами.

— Тебе вот что надо сделать…

И как истинный адвокат, она раскладывает мне все по полочкам.

Через полчаса они сидят вместе с Рашидом и обговаривают тонкости дела.

А я иду к Эдуарду. Ну, козлище, ты у меня просто так не отделаешься.

— Эдуард, а вы почему мне сразу не рассказали, как обстоят дела на фирме, — спрашиваю я в лоб Эдуарда.

Он юлит, вертит жопой, и по его глазам я вдруг понимаю, что он был в курсе с самого начала, мало того, он в курсе того, что Стас жив.

— Эдуард, кто подсказал моему мужу, как надо скрыть деньги при разводе?

— Так о чем говорить то, Василиса Александровна? Станислав Олегович умер…

— Эдик, давай без лапши на ушах! Ладно?

— Да вы что? Какая лапша! — обиженно возмущается Эдик.

— Стас жив! И ты, видимо, это знаешь, — говорю я и отслеживаю реакцию Эдика. Он точно знает, или узнал не так давно.

— Да-да-д-да вы что? — Эдуард делает большие глаза и лживо отводит их в сторону. — Да как вы смеете?

— Я сейчас следователю позвоню, скажу, что вы были со Стасом в сговоре, подкинули мне труп, одетый в его костюм, — чем дальше говорю я, тем сильнее трясется Эдик. — А до этого начали банкротить фирму, чтобы мне денег не досталось при разводе.

— Не-не-нет, не звоните, — судорожно кричит Эдик. — Да, я ему помогал с фирмой, потому что он по секрету год назад сказал мне, что у вас все плохо в семье, что рано или поздно у вас будет развод, а вы ведь не принимали участие в развитии фирмы, а деньги отберете.

— А ничего, что я продала родительскую квартиру, чтобы у него были деньги на развитие этой фирмы? — взорвалась я. — У него ни гроша не было!

Эдуард осекся, побледнев, скомкал платок в руках и вытер лоб.

— Значит, эта скотина еще год назад знала, что уйдет от меня, — мне вдруг стало понятно, что сказал Эдуард. — Ах, и скотина же он, а я то дура!

— А разве вы не собирались еще год назад подать на развод? — удивился Эдик.

— Нет, год назад я думала, что у меня хорошая семья, любящий муж, прекрасный дом…

В комнату вошёл Богдан.

— О чём сыр-бор? — спрашивает, участливо смотря на меня.

— Да вот разговариваем, тут Эдик мне говорит, что муж, оказывается, еще год назад хотел со мной развестись, — и я смотрю на Эдика, а тут опускает глаза и отводит их в сторону. — А я глупая была, ни сном, ни духом об этом не ведала. Они уже тогда махинации начали.

У Эдика дергается кадык, он нервно смахивает пот со лба.

— И еще, Эдик знал, что мой муж не погиб!

— Василиса Александровна, я не знал, но он мне сам позвонил! — оправдывается Эдик. — Когда вы пришли на фирму и все транзакции остановили, он не получил перевод, вот тогда и занервничал.

— Ага, а мы тут целый день ходили, и ты нам ни словом не обмолвился, — язвлю я. — Видимо, посчитал это лишним.

— Да, ваши действия попадают под статью за махинации, — подтверждает Богдан.

— Нет! — орет Эдик. — Не надо.

— Но вы специально банкротили фирму, тендер выиграли, сумму вам перечислили, а денег на счете нет, чтобы приобрести оборудование, — давит Богдан.

— Все есть, только закупать будет другая фирма, потом переведет нам, — Эдик смотрит испуганно на Богдана.

— Двойная накрутка, понятно, — Богдан качает головой. — Все равно дело подсудное.

Пока мы разговариваем с Эдуардом, мой телефон входящий звонок.

— Василиса Александровна Оборина? — звучит официальный голос.

— Да.

— Вам надо подъехать в судмедэкспертизу на опознание, — произносит сухой, официальный голос. — Мы нашли труп вашего мужа…

И у меня начинается истерический смех…

Глава двенадцатая

В судмедэкспертизу мы едем вместе с Богданом. Пока едем, молчим. Богдан сосредоточен на дороге, а я…

Я вновь и вновь прокручиваю в голове свою жизнь со Стасом. Особенно последний год не дает мне покоя. Вспоминаю моменты, которые не укладываются в схему нашей жизни, уклада, чувств. Действительно в последнее время Стас стал какой-то безэмоциональный, реже меня обнимал, почти никогда не целовал вот так просто исподтишка, как было у нас в начале нашей совместной жизни. Что-то неуловимо изменилось, но я старалась не замечать эти сигналы. Мне казалось, что просто за двадцать лет у нас выработалась привычка, что мы скорее друзья, чем муж и жена. Я ошиблась. Мы перестали быть супругами, но и друзьями друг другу не стали.

Только сейчас вспоминая, вижу взгляды, какие он бросал на меня: холодные, оценивающие. Он осматривал мою фигуру с ног до головы, скользя по ней взглядом, когда я ходила по дому раздетой. Он не видел во мне женщину, любовницу, жену. А я была слепа.

Мы подъехали к неприметному одноэтажному зданию возле городской больницы. Богдан остановился, выключил зажигание и спросил: Готова?

Я даже ответить не смогла. К чему я должна быть готова? Там точно не труп моего мужа, это могла подтвердить, даже не смотря.

Да и можно ли быть готовой к созерцанию трупа. Человек уж так устроен, что вид покойника ему неприятен, ведь это лишнее напоминание, что век твой короток, а тело бренно.

Выхожу из машины и иду в стороны дверей. На входе охрана. Приходится предъявить свои документы, нас пропускают. Длинный коридор с множеством дверей. Подходим к одной из них. Возле нее стоит следователь. Здесь прохладно и пахнет какой-то химией.

И вот, наконец, нас приглашают. Стол с канавками, яркий свет. Возле меня санитар и патологоанатом. Суетятся, похоже, у них уже приготовлен нашатырный спирт.

— Я голову открывать не буду, прикрою то, что осталось от лица, — тихо говорит мне врач, — там смотреть не на что.

И он осторожно снимает простыню. Передо мной труп мужчины.

— Это не мой муж, — говорю я.

А потом протягиваю руку и сдергиваю простыню с трупа полностью.

Рядом стоит санитар с отвисшей челюстью, у него, видимо, когнитивный диссонанс, не каждый день женщина вот так трупы разглядывает.

— П-по-почему вы считаете, что это не труп вашего мужа, — удивленно спрашивает патологоанатом.

— Пестик не его, — тыкаю пальцем в причинное место трупа. — У моего мужа поменьше будет и тоньше.

Рядом фыркает, яки конь, Богдан, он, пряча улыбку, отворачивается.

— И как вы такое разглядели? —