Вскинув голову, он долго смотрел с крыльца на отвесные горные спуски. Когда опустится тьма, любопытным глазам уже ничего не углядеть. Амброж отвернулся от реки и перевел взгляд на мельницу. И, неожиданно увидав Розу, забеспокоился. Конечно, это была она! Ему даже показалось, будто Роза, замедлив шаги, пристально смотрит в сторону кузни.

Но сегодня ему некогда было обдумывать, что мог означать Розин взгляд. Он растопил печку. Поел и долго, тщательно мылся. Потом перетащил пуховики из спальни в комнату и оставил открытой дверь, чтобы туда шло тепло от нагревшейся уже печки. Впервые после гибели жены задернул на кухонном окне занавески белого полотна. Прежде темнота никогда его не смущала, да и до нынешнего вечера нечего было скрывать от соседей. Амброж включил радио, и гром духового оркестра с его барабаном, отбивающим ритмы жизнерадостного марша, заглушил монотонное тиканье часов. Наконец, усевшись поудобнее за стол, он принялся священнодействовать над своими цигарками. Первую он тут же закурил и взялся скручивать остальные, располагая рядком перед собой эти нескладные, набитые до отказа махрой колбаски.

Амброж послушал по радио последние известия и невольно вспомнил Кришпина. Он представлял себе, что где-то там, откуда летят эти слова, и есть то самое, что нынче называют курсами. После известий стали передавать классическую музыку. Она звучала томительно и грустно, как будто кто-нибудь умер, и очень походила на музыку, которую по большим праздникам наверху в церквушке со скрежетом и одышкой изрыгал из своего чрева орган. Амброж взглянул на топор, безжизненно валявшийся у наколотых сосновых полешек возле печки. Он был порукой, что Мария придет. Обязательно придет.

Она пришла. Амброж поспешно переставил кастрюльку с водой на середину раскаленной плиты и, чтобы как-то скрыть смущение, буркнул, что сейчас приготовит чай. Мария тоже казалась смущенной. На ней было темносинее платье, отделанное белой тесьмой по карманам и белыми же пуговками, целомудренно застегнутыми до самой шеи. Она опустилась на краешек стула, держась чинно и скованно. На ее лице и в глазах дрожал страх, словно она опасалась встретиться глазами с Амброжем или оглядеться.

Амброж такого не ожидал. Сразу рухнули мечты, которыми он весь день упивался: какова же она будет вечером, коли могла быть такой средь бела дня! Сейчас они степенно сидят друг против друга, как будто встретились, чтобы обсудить важные, неотложные дела.

— Я, наверное, рехнулась, Амброж, и все испортила, — робко произнесла Мария и облизнула кончиком языка иссохшие в великой жажде губы.

— Мария… — мягко произнес Амброж и протянул к ней руку.

Вода на раскаленной плите заклокотала, кастрюлька, задребезжав, выбросила пузырьки кипятка. Амброж поднялся и достал из судничка две кружки.

— А я кофе принесла, — сказала Мария деловито и, вытащив из кармана пакетик, сама взялась за приготовление напитка, благоухающего прекраснее любых духов. Одуряющий аромат кофе Амброж учуял сразу же, как только Мария вошла в дом. Давненько не пил он натурального кофе.

— А твой топор уже готов!

— Я не знаю, сколько должна тебе за него, — улыбнулась Мария, но тут же застыдилась, сообразив, что своими словами напомнила о случившемся между ними днем. Амброж прикоснулся к ней, желая без слов, одним лишь этим движением, исполненным одновременно мгновенной жалости, радости и желания, дать ей понять, что ее приход дороже любой платы и его нельзя сравнить ни с кофе, ни с деньгами, ни с чем-либо другим. Такого в ее лавке, как и птичьего молока, никогда не достать…

Она благодарно принимала его прикосновения, они помогали ей преодолеть смущение. Кающаяся грешница?.. Потом, не сопротивляясь, позволила увести себя в комнатушку. Ее прерывистый шепот возбуждал и согревал Амброжа.

Мария чувствовала его тяжелую руку на своем теле. Тепло этой комнаты с низким потолком охватило ее. Она притянула лицо Амброжа к своему полуоткрытому рту, принуждая касаться ее губ и полузакрытых глаз. Но, всеми силами прибегая к всевозможным ухищрениям, оставляла ему свободу действий, чтобы он мог считать себя завоевателем. Ее волновали сильные руки Амброжа, его тяжелое дыханье и грубые пальцы, которые вели неуклюжую борьбу с ее платьем и тонкими кружевами белья; она хотела упиваться как можно дольше сладостью борьбы за свое тело, хотя и знала, что это наслаждение женщина с мужчиной может испытать в полную силу лишь в первый раз. Она больше не могла сдерживать себя и устремилась ему навстречу. И тут на них низверглась стихия, подобная той, что обрушивается, когда снимают щиты и открывают затвор над отводом и скрытая сила воды раскручивает водяное колесо… Амброжу показалось, что он проваливается в пучину…

Радио продолжало играть, хотя они его вовсе не слушали. Амброж принес остывший кофе. В тишине, которую лишь иногда нарушало потрескивание догорающих поленьев, под шум реки, не дающей забыть, что их окружает полночный, окутанный тьмою мир, они говорили вроде бы друг о друге, но на самом деле Амброж — о своей жене, а Мария — о Кришпине.

— Он не виноват, что у нас нет детей, — прошептала она, заступаясь за мужа, хотя Амброж ни о чем не расспрашивал. Лишь удивился, что за весь день эта мысль ни разу не пришла ему в голову. — Он ведь не такой уж плохой! Просто слабак!

— Мужик — это не одни только мускулы, — возразил Амброж.

— И это тоже!

— Коли я бы смолоду поездил с товаром… — хмыкнул Амброж, но Мария перебила его:

— Но ведь ты стал кузнецом!

— И жалею об этом!

— Нет, не жалей, в этом твое счастье!

— Я о тебе тогда и мечтать не смел!

— Времена были такие, — сказала Мария, целуя его, и Амброж невольно, в который уже раз за сегодняшний день, представил себе Марию, единственную дочь богатого крестьянина Сламы, которую отец отдал тогда за неугомонного, предприимчивого и честолюбивого Кришпина.

— Хорошо, что настали новые времена… — смеясь, протянула Мария, а он добавил:

— …и людей стали отправлять на недельку-другую на курсы!..

— Скажешь тоже! — шутя надулась Мария и тесно прижалась к нему. Амброж с радостью принимал ее ласки, уводившие его от страхов за будущее. Но страхи и опасения то и дело вспыхивали в нем, словно трут, занявшийся от раскаленных искр.

Мария ушла перед самым рассветом. Кое-где по дворам, проснувшись, забрехали собаки. Амброж выжидал у порога под холодным, усыпанным звездами небом, пока не угомонится последний цепной пес и не заберется обратно в свою конуру. Кузнеца брало сомнение, не обманет ли ясная ночь. Какую даст завтра погоду?

Мария приходила каждый вечер. Весна в конце концов сжалилась над Брудеком и теперь спешила наверстать свое опоздание. Светлые перышки молодой травы, клейкий