Шрифт:
Закладка:
Амброж прошелся было пальцем по лезвию топора, но Мария вдруг обвила его шею руками и спрятала голову на груди, как будто давно уже высмотрела там спасительный уголок. Кузнец уронил топор на пол. Обнял и прижал к себе Марию с благим умыслом успокоить. В ее испуге могла быть повинна расходившаяся река, всплески воды под колесом, скрип и треск, смрад от раскаленного железа и удушающая жара. Но Амброжу во имя спасения души лишь на какую-то минуту удалось сдержать себя. Мария жадно принимала его поцелуи. Сначала он целовал ее волосы, потом впился в губы. Мария откинула голову назад и прижалась всем телом к его кожаному фартуку. И Амброж понял, что она ищет у него вовсе не спасения от опасности. Так, слившись телами и не прерывая объятий, они двигались к верстаку. Мария прижалась к нему, словно в дурмане, Амброж сорвал с себя фартук. Он чувствовал, как ее маленькие пальцы все сильнее сжимают его шею, гладят лицо, щека его коснулась крестика в глубине выреза, и пахнуло на него нежным теплом ее груди.
Рядом шумела река, но теперь эти звуки казались Амброжу совсем иными. Он прислушался, дрожа от волнения. Что, если вдруг навалится та непонятная, постыдная слабость, как это случилось с ним тогда, с Розой… Одолевал страх, что в этом грохоте и шуме они не расслышат, если кто-нибудь распахнет двери и увидит их обоих в греховных объятьях, привалившихся к верстаку. Хорошо, мелькнуло в голове, что на Марии темное пальто, а не белый, рабочий, заметный издалека халат. Мария смеялась и всхлипывала, задыхаясь и трепеща. Он плыл с нею вместе по этой бескрайней дороге любви…
«Она приняла меня таким, каков я есть».
— Амброж! Амброж! — восклицала она. — Нет! Нет! Это невозможно! Неужто я здесь, с тобой!..
Она накинула на голые ноги пальто и уже не сопротивлялась, когда он склонился над ней. Обхватив руками его голову, все теснее прижимала его к себе…
— Придется все-таки наточить твой топор, — сказал Амброж, когда они наконец очнулись. Сказал, чтобы как-то скрыть смущение.
— Я приду за ним вечером!
— Вечером? — удивился он.
— Кришпин уехал на курсы, — ответила Мария, и глаза ее были полны таким счастьем, что ни для чего другого не оставалось места. Она призывала Амброжа участвовать в заговоре против собственного мужа…
Амброж прикинулся, что готов стать ее сообщником, что подобный союз его не страшит. Он молча кивнул головой. Мария подошла к нему совсем близко, поглядела на топор, который он держал в руках, указательным пальцем осторожно тронула острие, словно это была дорогая реликвия. И только потом подняла глаза на Амброжа. Наверное, он должен ее поцеловать. Но он этого не сделал. Мария повернулась и торопливо вышла.
Амброж столбом стоял посреди кузни, уставившись на захлопнутые двери. Огляделся: нигде не осталось ни малейшего следа этой горячей и явно выношенной сердцем встречи. Он никак не мог успокоиться. Подошел к окошку, обросшему паутиной, и через старое слепое стекло увидал удаляющуюся фигурку Марии Кришпиновой. Тускло, как сквозь сплошной молочный туман, вырисовывалась низина, дома и хаты, вся деревня и горы, верхняя граница которых терялась где-то в облаках. Там, высоко, где одни леса и вершины, залегла густая мгла. Амброжу вдруг пришло в голову, что Марию кто-нибудь может заметить. На этом плоском куске земли, что тянется вдоль излучины реки, все открыто людскому взгляду, пусть даже случайному. Марию могли заприметить, когда она только пробиралась к нему в кузню. «Ко мне, правда, многие ходят, тащат свои топоры-лопаты, но не бабы!» Он с отвращением глядел на отполированное чужими руками буковое топорище, и его корчило от брезгливости. Кришпиновыми ладонями…
Амброж прислонился к наковальне и задумчиво покачал головой. Случилось такое, чего он никак не ожидал. «Да, я этого хотел. Втайне, в самой глубине души. Но чтобы оно налетело внезапно, как летняя буря?.. Что пригнало ее сюда? Любовь или топор?» — улыбнулся он счастливой улыбкой и представил себе, как она заперла лавку, сняла с себя белье, чтобы все произошло быстрее… Где-то в сарае схватила топор и кинулась к кузне. Топор и тоска по возлюбленному! Такой союз казался ему вполне понятным. Топор, между прочим, не просто инструмент, которым тешут балки для будущего дома или заготовляют лучину, чтобы в доме было тепло. Топором и головы снимают…
Амброж залпом выпил пива и стал бесцельно разглядывать кузню. Надо было разгрести пепел в горне, прокачать, и ветрогон раздует остывшую золу, из которой выглядывают куски холодного железа. Водяное колесо ждало и требовало привычных звуков молота и ударов по металлу. Амброж уже знал его жалобный скрип, когда оно крутилось вхолостую. Уходят твои силы, Амброж, уходят! Река насмехается над тобой. Ты разрешаешь ей, не трудясь, бежать вперед. «Да плевать я на нее хотел, я всего лишь человек, не больше! Должен же я осмыслить, что произошло здесь, под этими почерневшими от копоти балками, среди стен с лучиками света, пробивающимися сквозь щербины от выпавших сучков, под кровлей с покинутым ласточкиным гнездом, где под самым коньком висят вниз головой черные кулечки нетопырьих тел. Я вел себя как настоящий мужчина!»
На этот раз он не сплоховал, и ему было оттого весело, но почему-то вспомнилась Роза… Роза и Мария! Они одних лет, может, годок-другой разницы. Обе темноволосые. Мария пухленькая, розовощекая. Глаза глубокие, правдивые, спокойные. Никогда бы не поверил, что она может быть подобна горному потоку после летнего ливня, прорвавшего тучи…
Он набросил приводной ремень на точило и взялся за топор. Посыпались, разлетаясь в стороны, снопы искр. Сталь с визгом противилась насилию шероховатой поверхности камня. Выла и плакала на высокой ноте.
Амброж осторожно прижимает острие к вращающемуся серому камню, и в памяти возникает Мариино тело. Его заливает радость.
…Она придет вечером, и они опять будут любить друг друга. Спешить не станут. «И не убудет ни меня, ни ее, сколько бы мы, настоящие мужчина и женщина, ни тратили себя».
К вечеру он в на редкость приподнятом настроении переделал целую кучу дел. И ему ни разу не пришло в голову, даже в те минуты, когда он доставал из кадушки свежезакаленные детали, что все это больше никому не нужно…
Амброж вышел из кузни, когда уже смеркалось. Из чердачного окошка только что вылетела сова. Наверху, на церковной колокольне, звал к вечерне колокол, и в теплом воздухе звуки эти сплетались с шумом реки, впервые нынче запевшей по-весеннему.
