Несчастная обвела затравленным взглядом магазин, как будто провожала в иной мир и дочь, и свой дом. Семьдесят тысяч франков, полученные за Рамбуйе, растаяли за два года, поглощенные борьбой с заклятым конкурентом. «Дамское Счастье» начало торговать мужскими драпами, охотничьими бархатами, ливреями, и, борясь с гигантом, старый суконщик тратил больше, чем мог себе позволить. Широчайший ассортимент мольтонов и фланелей соперника окончательно его добил. Долги росли, и Бодю пошел на крайнюю меру, заложив старый дом на улице Мишодьер, где его прапрадед старик Фине основал свою компанию. Крах был вопросом времени, нет – дней, потолки готовились обратиться в прах и рухнуть на головы людей. Так ураган утаскивал прочь хижину древнего варвара.

– Отец наверху, – дребезжащим голосом произнесла госпожа Бодю. – Мы дежурим по два часа, сменяя друг друга, кто-то ведь должен караулить лавку. На всякий случай, ведь, по правде говоря…

Она не договорила – бессильно махнула рукой… Бодю закрыли бы окна ставнями, если бы не исконная гордость за свой старинный торговый дом и невозможность опозориться перед соседями по кварталу.

– Я, пожалуй, поднимусь, тетя, – сказала Дениза, всей душой сострадая тупому отчаянию, заполнившему комнаты и пропитавшему ткани на полках.

– Поторопись, девочка… Она ждет… спрашивала о тебе всю ночь… Хочет сказать что-то важное.

В этот момент появился Бодю. Его глаза налились кровью, лицо стало желто-зеленым – печень у старика шалила, – и Дениза мысленно ахнула.

– Она спит, – сказал он тихим голосом, словно боялся, что его услышит лежащая наверху дочь, тяжело опустился на стул, вытер пот со лба и порывисто выдохнул, как человек, отстоявший смену у станка. Повисла невыносимо долгая пауза, потом старик сказал племяннице:

– Сейчас сама все увидишь… Спящая, она кажется выздоровевшей.

Они снова замолчали. Мать с отцом смотрели друг на друга, потом Бодю продолжил вполголоса, превозмогая боль, не называя имен и ни к кому не обращаясь:

– Клянусь честью, никогда бы не поверил!.. Он последыш, я воспитывал его как сына. Скажи мне кто: «Они и его у тебя заберут, он тебя предаст…» – я бы ответил: «Раньше небо упадет на землю!» Но этот болван покинул нас!.. А ведь мог стать хорошим коммерсантом, я делился с ним всеми моими идеями! И ради кого?! Ради шлюхи, куклы из витрины сомнительной лавчонки!.. Это сводит меня с ума…

Он качал головой, вперив взгляд во влажные плиты пола, стертые подметками многих поколений покупательниц.

– И знаете что? – добавил он так же тихо. – Иногда я чувствую себя виноватым во всех бедах. Наша Женевьева не может встать с постели, у нее сильный жар – по моей вине. Я должен был забыть о гордыне и глупом упрямстве и немедленно поженить их, наплевав на честь торгового дома! Сейчас у Женевьевы был бы любимый муж, и их молодость совершила бы чудо, которое не удалось мне… Я сумасшедший старик и ничего не заметил, не понял, что из-за подобных вещей девушки заболевают… И ведь отличный был парень: прирожденный торговец, честный, аккуратный во всем, словом, мой выученик…

Бодю вскинул голову, его лицо просветлело, он забыл о предательстве Коломбана. Денизе было больно слышать, как дядя обвиняет себя. Этот человек, раньше ворчливый и властный, плакал и выглядел жалким и униженным.

– Прошу вас, не ищите ему оправданий… Он никогда не любил Женевьеву и, если бы вы решили поторопиться со свадьбой, сбежал бы в тот же момент. У нас был тяжелый разговор… он знал, как страдает кузина, и все-таки не остался. Не верите мне – спросите тетушку, она подтвердит.

Госпожа Бодю молча кивнула. Лицо суконщика помертвело, он ослеп от рыданий и пробормотал:

– Это у него от отца; тот умер прошлым летом и до последнего бегал за потаскухами.

Старик оглядел темные углы лавки, пустые прилавки, забитые товаром полки и посмотрел на жену, все еще сидевшую за кассой в тщетном ожидании испарившихся покупателей.

– Все кончено… – мертвым голосом констатировал Бодю. – Они уничтожили наше дело, а теперь одна из тамошних мерзавок убивает Женевьеву.

Разговор исчерпал себя. Грохот колес ехавших мимо экипажей проникал в душную, с низким потолком, комнату, как грохот погребальных барабанов. Угрюмую печаль старой умирающей лавки внезапно нарушил глухой стук со второго этажа. Женевьева проснулась и звала родителей, колотя палкой об пол.

– Поторопимся! – встрепенулся Бодю. – И улыбайся, чтобы она ничего не заметила.

Поднимаясь по ступеням, суконщик яростно стирал со щек следы слез, а когда открыл дверь, раздался слабый испуганный голос:

– Боже, я не хочу оставаться одна… Умоляю, не оставляйте меня одну… Мне страшно…

При виде Денизы Женевьева успокоилась и даже сумела улыбнуться.

– Вот и вы, наконец-то!.. Я жду со вчерашнего дня, думала, вы тоже меня бросили!

Зрелище, представившееся глазам Денизы, вызывало острую жалость. Окна маленькой комнатки ее кузины выходили во двор, свет был тусклый, рассеянный. Сначала родители поместили дочь в свою спальню, окнами на улицу, но вид «Дамского Счастья» огорчал больную, и пришлось об этом забыть. Девушка так исхудала, что тела под простынями как будто не было вовсе. Ее руки, иссушенные чахоткой, ни на секунду не оставались в покое, словно больная неосознанно что-то искала. Черные волосы, предмет ее гордости, казались еще гуще и словно бы высасывали жизненные соки из бескровного личика. Последняя представительница уважаемого торгового рода Парижа уходила в мир иной, и сердце Денизы обливалось кровью от жалости. Она не отводила взгляда и ничего не говорила, боясь разрыдаться, потом собралась с силами и спросила тихо и нежно:

– Я пришла сразу, как узнала… Чем вам помочь? Мне остаться?

Женевьева дышала коротко и поверхностно, тонкие пальцы судорожно обирали складки покрывала, но смотрела она на Денизу не отрываясь.

– Спасибо, кузина, я ни в чем не нуждаюсь. Мне просто хочется обнять вас.

Глаза бедняжки опухли от пролитых слез. Дениза порывисто наклонилась и расцеловала Женевьеву в обе щеки, внутренне содрогнувшись от болезненного жара, исходившего от тела страдалицы. Девушка обвила ее шею руками и не отпускала, ища помощи и сочувствия, потом взглянула на отца.

– Если у вас есть дела, дядя, я останусь здесь, – сказала Дениза.

– Нет-нет, зачем же…

Женевьева все так же пристально смотрела на Бодю, который не мог стронуться с места, но в конце концов понял, чего хочет дочь, и молча покинул комнату. На лестнице раздались его тяжелые шаги.

– Скажите мне, он и эта женщина… они вместе? – спросила Женевьева, схватив кузину за руку и притягивая ее на свою кровать. – Да, я просила вас прийти, потому что никто другой не скажет мне правды… Они теперь живут вместе?

Дениза сдалась под градом вопросов и пересказала кузине ходившие по магазину слухи. Коломбан быстро надоел Кларе, и она указала ему на дверь. Он был в отчаянии, повсюду ее преследовал, вымаливая свидание, и выглядел совсем жалко. Поговаривали, что его берут на работу в «Лувр».

– Если вы так сильно любите Коломбана, можете получить его обратно, – продолжила она, надеясь утешить умирающую последней надеждой. – Выздоравливайте поскорее, он повинится, и вы поженитесь.

Женевьева впитывала эти слова с такой страстью, что едва не села на кровати, но ей не хватило сил. Голова упала на подушку, она беспомощно всплеснула руками.

– Перестаньте, я знаю – со мной покончено… Папа все время плачет, и я молчу, чтобы маме не стало хуже, а вас позвала, потому что боялась не пережить эту ночь… Всемилостивый Боже, он ведь даже не обрел счастья!

Дениза принялась жарко убеждать Женевьеву, что ее состояние не безнадежно, но та вдруг отбросила одеяло жестом непорочной девы, которая не боится смерти и потому ничего не скрывает.

– Взгляните на меня… – прошептала она. – Разве я не права?

Дениза отпрянула, как будто вдруг испугалась осквернить мощи. Невеста износилась за время тщетного ожидания и стала похожа на хрупкого ребенка. Женевьева с трудом прикрылась и сказала:

– Сами видите, я больше не женщина… Было бы нечестно желать его.

Они смотрели друг на друга и молчали, не в силах нарушить тишину. Наконец Женевьева произнесла:

– У вас много дел, ни к чему тратить на меня время. Спасибо, что