Яма — удалось ему определить на глаз — имела глубину не более тридцати футов. Проще простого было бы выбраться из нее по торчащим в стене камням. Но зиндан предусмотрительно выкопали со сводчатыми стенами, которые суживались кверху к световому отверстию, как в киргизской юрте. И без лестницы выйти, подняться наверх было невозможно. Пир Карам-шах даже застонал.

Яма оказалась, квадратной формы, со сторонами шагов по пятнадцать. Западня! Мышеловка! И могущественный вождь вождей — мышь. Было от чего закричать. Счастье еще, что его не связали, не заковали. На полу в грязи валялись огромные колоды с ввинченными в них грубо выкованными цепями с кольцами для рук и для ног.

— Будь ты проклят! — выругался Пир Карам-шах и забегал по зиндану. Ноги разъезжались по слякоти, и он два раза больно ударился о стены, а в третий раз упал. Он сразу не понял, в чем дело. На него, прямо к нему в объятия свалился сверху человек и сбил с ног.

— Клянусь Исмаилом, — прохрипел свалившийся в яму Молиар, — вы поистине гостеприимны и воспитанны, если так вежливо принимаете в своем доме несчастного путешественника, попавшего в столь затруднительное положение. Ассалам алейкум!

Он высвободился из рук Пир Карам-шаха, молитвенно погладил себя по лицу и важно сказал:

— Боже правый, никогда не лишнее прочитать молитву. — И, стараясь разглядеть в сумраке выражение лица Пир Карам-шаха, после некоторого раздумья столь же глубокомысленно добавил:

— Особенно не зная, когда ниточка, именуемая жизнью, оборвется. Гм! Гм! Чтоб рта и глаз злосчастного царька коснулась нечистая сила, чтоб ему морду скривило. За одно слово упрека нас в яму бросил. Держит при себе гогов и магогов вот с такими ножами. Пырнут в живот — и прощай, уважаемый купец Молиар, жизнь. А тут, боже правый, плов выдают, господин ваше превосходительство? Самое время обедать!

Не похоже было, что Молиар особенно подавлен тем, что с ним произошло. Он шутил. Даже при скудном свете, брезжущем из дыры наверху, можно было разглядеть, что его обрюзгшая физиономия все время кривится в иронической какой-то улыбке. Его словно забавляла вся эта история.

Он побрел вдоль стенок. Сначала он прихрамывал, затем заспешил и живо обежал яму несколько раз, собрал немного соломы посуше в ворох и уселся по-турецки.

— Ну-с, во имя аллаха милостивого, милосердного, устроились. Что человеку, доброму мусульманину, нужно? Горло ему не порвали гоги и магоги его величества, и то хорошо, боже правый!

В темноте лишь белели белки его плутоватых глаз. Он всё время заговаривал таким тоном, точно вызывал собеседника на спор. Однако Пир Карам-шах молчал. Ему меньше всего хотелось разговаривать с «проклятым азиатом», ублюдком, «мятежником», посмевшим мутить «чертовых туземцев». Пределом унижения было оказаться в зиндане вместе с «подобной личностью».

Да, слишком часто попадался Молиар на его дороге. Назойливо лез на глаза. И только явное ничтожество его, леность, глупость, выпиравшие из всех дел и поступков, заставляли думать, что на него не стоит тратить времени. История с письмом Ибрагимбека к Далай Ламе заставила было Пир Карам-шаха задуматься. Но выяснилось, что торгаш выполнял лишь роль случайного посыльного.

Призыв Молиара на джирге к неповиновению прозвучал неожиданно. Теперь вождю вождей пришло в голову: «Что-то слишком часто наведывался этот торгаш в Мастудж. Какие у него могут быть дела?»

А Молиар не переставал болтать:

— О поклонник идола Карахана! О возносящий молитву Ага Хану! Проклятый ты царь-царишко, заигрывающий с Макатом, поклоняющийся солнцу и огню, язычник, отбивающий поклоны золотому истукану! Ох, страшноликий пожиратель правоверных!

Молиар замолчал, ожидая, что Пир Карам-шах задаст ему вопрос. Не дождавшись, он тяжело вздохнул.

— Кто бы мог подумать? Такое коварство!

Пир Карам-шах молчал. Он не слушал, занятый своими мыслями.

— А? Вы что-то изволили сказать, ваше превосходительство? Все мы поверили словам, вылезшим из козлиной пасти. А? Мы доверились царю. Мы оберегали его. Мы снаряжали караван его хитрости за свои денежки. Мы теряли здоровье и золото… Ох! И что же? Он обманул всех. Он осмелился бросить ваше превосходительство в гнусную тюрьму. Он воспользовался нашим благорасположением, горел жадным огнем, дышал тщеславием, готовый душить, высасывать кровь, брызгать ядом. Угрожая нам, он подбил нас на мятежную хулу против благодетелей народа — инглизов. Он воспользовался нашей доверчивостью. И вот нам награда! Бросил нас в яму. Боже правый — вредный сорняк вырубают под корень.

Многословная речь Молиара не вывела Пир Карам-шаха из оцепенения. Да и гроша ломаного не стоят такие лживые слова. Он по-прежнему стоял, неподвижно застыв посреди зиндана и подняв лицо к отверстию. Он словно ждал чего-то.

— И вы ждете от нее чего-то? — воскликнул Молиар.

Хитрец рассчитал правильно. Пир Карам-шах встрепенулся.

— От нее? — вырвалось у него.

— Вот именно.

— Кого ты имеешь в виду, раб?

Молиар вполне мог обидеться, но соблазн поразить возобладал. И он торжественно воскликнул:

— Белая Змея!

— Белая Змея? Опять!

— Да, в Мастудже она решает и повелевает, завязывает и развязывает. И, боже правый, если она узнает, что наделал этот ублюдок — царь камней, она разгневается и повелит немедля выпустить нас.

Безразличие, оцепенение, сковывавшее мозг, сознание бессилия, опустошенность от провала всех планов, полная безнадежность сменились у Пир Карам-шаха слепым страхом. Да, если вмешалась женщина, дело плохо. До сих пор внезапный мятеж мастуджских старейшин можно было объяснить просто вспыхнувшей в угаре мести ненавистью, проснувшимися животными инстинктами. Чем угодно. В таком случае оставалась еще надежда найти способ устранить причину, устрашить угрозами, запугать жестокой карой, наконец, соблазнить, посулить выкуп. Чуть маячил какой-то просвет.

Когда-то давно Пир Карам-шах попал «в лапы животных инстинктов». Много лет назад его вот так же бросили в турецкую тюрьму, отвратительную нору с грязью, вонью, клещами…

Именно с той ямы на берегах Евфрата началось его знакомство с «изнанкой восточной экзотики», с настоящими азиатами, и он окунулся до ушей в интриги, опасности и стихию дикости.

На строительстве железной дороги в Месопотамии немецкие концессионеры при попустительстве турецкого губернатора довели эксплуатацию рабочих арабов и курдов до немыслимых пределов, создали невыносимые условия. Конкурировавшие с немцами англичане решили подорвать позиции концессии и «вступились» за строителей, погибавших от недоедания, гнилых продуктов, тухлой воды. Эту «высокую миссию» возложили на Томаса Эдуарда Лоуренса, тогда еще молодого, неопытного, не растерявшего романтических иллюзий ученого-археолога. Но едва он, знающий местные языки, вступил в прямой контакт со строителями, как немцы натравили на него фанатиков. «Заступника» избили, полиция вырвала его из рук толпы и