побывать на некоторое время в Ставке. Государыня и А. Д. Протопопов убеждали его не уезжать (у наследника в это время как раз начиналась корь, которою затем заболели и другие царские дети). Государь обещал вернуться возможно скорее и 22 февраля выехал из Царского. Дня за три до возвращения государя в Ставку туда прибыл ген. М. В. Алексеев, который провел несколько месяцев на излечении в Крыму. Приезд начальника штаба был для Ставки неожиданным тем более, что ген. Алексеев вернулся еще явно больным.

В Думе шла, казалось, обычная парламентская борьба. Она решила отклонить проведенный по 87-й ст. закон о Главном управлении государственного здравоохранения. Это ведомство, во главе которого стоял проф. Г. Е. Рейн, должно было объединить и согласовать меры по борьбе с эпидемиями и с антисанитарными условиями жизни; оно было создано по настоянию государя, вопреки желанию кабинета Штюрмера, желавшего избежать нового конфликта с Гос. думой. Когда думская комиссия отвергла проект, Г. Е. Рейн взял его обратно, и Гос. дума особой резолюцией выразила мнение, что это означает упразднение ведомства здравоохранения[268].

Отъезд государя точно послужил сигналом для врагов порядка; на следующий же день, 23 февраля, начались серьезные уличные манифестации.

В середине февраля сильные снежные заносы замедлили движение поездов. А. И. Гучков в Гос. совете 20 февраля выступил с речью, обращавшей внимание на расстройство транспорта, угрожающее снабжению столицы. По городу ходили слухи, что скоро хлеба не будет. Обыватели начали делать запасы, печь сухари – и в результате действительно получилось, что запасы хлеба во многих пекарнях и булочных не удовлетворяли всего спроса. Из «хвостов», так и не дождавшихся хлеба, стали образовываться первые кучки недовольных, бродившие по улицам с криками: «Хлеба! Хлеба!» Эти кучки, разраставшиеся в толпы, состоявшие сначала главным образом из женщин и детей, не вызывали особого беспокойства. Но 23 февраля бастовало уже 90 000 рабочих; и комитет партии с.-д. большевиков Выборгской стороны постановил использовать народное движение для организации всеобщей забастовки.

Манифестации стали принимать политический характер; появились красные флаги и плакаты: «Долой самодержавие!» и «Долой войну!».

24 февраля в газетах было помещено официальное сообщение: «Хлеб есть», в котором объяснялось, что запасы муки вполне достаточны; военное ведомство уделило для нужд гражданского населения часть интендантских запасов, и недостаток хлеба был устранен. Движение, однако, не утихло, а продолжало разрастаться. Казаки и другие конные части, вызванные в помощь полиции, рассеивали толпы; те разбегались – и собирались вновь на ближайшей же улице. К демонстрантам было снисходительное отношение; говорили: «Ведь они только просят хлеба…» Однако случаи насилия толпы над полицией учащались: за 23 и 24 февраля было избито 28 городовых.

Гос. дума видела в этих беспорядках только лишний повод для обличения продовольственной политики власти. Совет министров не придавал демонстрациям особого значения и в заседании 24 февраля вообще их не касался. Он был занят конфликтом с Гос. думой; часть министров считала, что следовало бы произвести перемены в кабинете и пойти на соглашение с думским «блоком».

25 февраля волнения распространились на Невский и на всю центральную часть города. Знаменская площадь перед Николаевским вокзалом превратилась в арену непрерывного митинга. С пьедестала памятника имп. Александру III произносились революционные речи, главным содержанием которых было: «Долой войну!» В толпе, слушавшей речи, было немало солдат. Настроение толпы было неустойчивым. Отдельные жесты оказывались решающими. На Знаменской площади пристав Крылов, попытавшийся вырвать у демонстрантов красный флаг, был убит выстрелом из револьвера; митинги невозбранно продолжались. На Трубочном заводе, наоборот, поручик Госсе застрелил одного агитатора, который угрожал ему кулаком: толпа тотчас разбежалась, побросав флаги и плакаты.

Поздно вечером состоялось заседание кабинета; снова начались разговоры о том, что следовало бы просить государя назначить других министров: думские настроения еще казались гораздо серьезнее уличных беспорядков. Было известно, что 28 февраля ожидаются новые резкие выступления в Думе – должна голосоваться резолюция, осуждающая продовольственную политику Риттиха. В правительстве было два течения: одни, как А. Д. Протопопов, Н. А. Добровольский, считали, что Гос. думу следует распустить после резких выступлений, как предполагал еще Трепов. Другие стояли за уступки, вели переговоры с думским большинством. И те, и другие сошлись на том, что следует объявить перерыв думской сессии на несколько недель; это было единогласно решено в заседании 25 февраля. Перерыв сессии на срок не позднее апреля был решен по предложению сторонников компромисса с Думой в целях избежания резкого конфликта, ведущего к роспуску, после разговора Риттиха и Покровского с представителями думского блока. Сторонники уступок – их было, видимо, большинство – надеялись, что за время перерыва будет достигнуто соглашение и что сессия возобновится уже при другом кабинете. Кн. Голицын отправил государю телеграмму в этом смысле.

Между тем государь в Ставке получил только 25 февраля сообщение о том, что беспорядки в столице разрастаются. Он сразу понял необходимость самых энергичных мер и телеграфировал командующему войсками ген. Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны против Германии и Австрии». Когда в Совете министров было об этом доложено, некоторые члены кабинета высказали сомнение, настолько ли серьезны эти беспорядки, чтобы требовались энергичные меры. Но все признали, что если действительно на улицах начинают убивать приставов и стрелять по казакам, – репрессии необходимы.

Движение развивалось без видимого плана. Его разжигали самые разные элементы. Несомненно, и германские агенты работали весьма активно. Крайние левые пользовались случаем для произнесения зажигательных речей; по заводам распространялся лозунг: «Совет рабочих депутатов». Обыватель злорадствовал, видя, что власть никак не может справиться с «кучками»; казаков хвалили за вялость при разгоне демонстраций. А в думских кругах надеялись, что эти беспорядки заставят власть пойти им навстречу…

26 февраля было воскресенье. Демонстрации начались несколько позже (Хабалов уже поспешил сообщить в Ставку, что утром наблюдается успокоение) – но затем столкновения толпы с полицией, казаками и вызванными им в помощь учебными командами некоторых полков приняли кровавый характер. Во многих местах раздавалась стрельба. Имелись убитые и раненые – число их установлено не было. К вечеру в кругах сторонников движения наблюдали, однако, упадок духа. Собравшиеся на квартире Керенского представители крайних левых групп приходили к заключению, что «правительство победило». Публика была во власти самых фантастических слухов: 26 февраля газеты уже не вышли.

Но в этот день 26-го, около 4 часов дня, произошло весьма серьезное событие. 4-я рота запасного батальона Павловского полка (в ней было 1500 человек), столпившись на улице около своих казарм, неожиданно открыла беспорядочный огонь по войскам, разгонявшим толпу. Началась перестрелка. Были спешно вызваны несколько рот соседних полков. Район столкновения был оцеплен. Прибыли командир полка, а также полковой священник, чтобы «урезонить» солдат. Те, отчасти под влиянием увещаний, отчасти потому, что оказались окружены,