– А кто вам это сказал?

– Ну как же, это написано в Евангелии, – ответила я.

– Ну и читайте свое Евангелие, – усмехнулась библиотекарша. – А я читаю Ветхий завет, где написано: «Зуб за зуб, око за око».

Кто же прав? Видимо, всегда и везде права Правда, святая Правда! И никто больше!»

В Киеве Акатов никогда не бывал. Но со школьных лет остались в памяти слова Гоголя: «Чуден Днепр при ясной погоде…» и снимки из учебника истории: памятник великому Кобзарю и восстановленный после войны Крещатик с цветущими каштанами. Но все это сразу выветрилось при встрече с настоящим.

Столица Украины (во всяком случае ее центр) походила на осажденный город. На Крещатике – столпотворение людей, в основном молодежи. Лозунги о самостийности, плакаты с требованием отставки премьера, призывы покончить с компартией и засилием москалей.

И хотя Денис обо всем этом читал в газетах, смотрел по телевидению, увиденное произвело на него ошеломляющее впечатление. Устои рушились на глазах, в душе появилось опустошение и безотчетный страх. Что грядет?…

С этими мыслями лейтенант и направился в Дарницу, где жила мать Кирсановой Елена Владимировна, по мужу Мартыненко. Найти ее дом не составило труда.

Акатов остановился в нерешительности перед небольшим участком, на котором стояла неказистая хатка – иначе это строение не назовешь. Редкий прогнивший забор держался Бог знает чем. Сад запущен, зарос бурьяном. Скособоченная калитка. Кнопки звонка не видно.

– Ты до кого, хлопчик? – услышал Денис возле себя голос с мягким украинским выговором.

Он принадлежал чистенькой старухе в синтетической куртке и пуховом платке на голове.

– Мартыненко мне нужна. Елена Владимировна…

– Нема ее. Мужа пошла проведать в больницу.

– И давно?

– Зараз должна вернуться.

– А с чем положили дядю Михаила в больницу?

Отчество Акатов не знал и поэтому так назвал супруга Елены Владимировны.

– Все с тем же, – вздохнула старуха. – Подержат с полгода и, как всегда, выпустят. А он опять за свое…

– Неужто не могут вылечить? – покачал головой Денис, гадая, как хворь у Мартыненко.

– Сам знаешь, от его дури лекарства нет, – вдруг сердито произнесла старуха. – Могила только исправит…

И пошла прочь, шаркая по асфальту резиновыми сапогами.

Лейтенант прошелся туда–сюда, решая, что делать. Может, стоило зайти в отделение милиции и добыть кое–какие сведения о Мартыненках? Но тут он увидел приближающуюся пожилую женщину. Она шла торопливо, опустив голову, словно боясь смотреть вокруг. Почему–то Акатов решил, что это она, мать Лаймы.

– Вы ко мне? – действительно спросила женщина, подойдя к калитке.

– Елена Владимировна? – в свою очередь, поинтересовался Денис.

– Я… Идемте в дом. – Она зачем–то огляделась и быстро зашла во двор.

Лейтенант последовал за ней. Мартыненко поспешно открыла дверь и только в сенях, кажется, успокоилась. Плащ на ней был старенький, чиненый, туфли стоптанные. Когда они разделись, хозяйка пригласила его в комнату.

Первое впечатление: сюда только что переехали, не успев еще привезти все вещи. Старенький стол без скатерти, два стула. На окнах скромные занавески.

– Кто вы? – спросила Мартыненко усталым голосом.

Выглядела она глубокой старухой, хотя, как знал Акатов, матери Лаймы шел всего пятьдесят седьмой год.

– Я из милиции, – не стал лукавить лейтенант и назвал себя: имя, звание.

– Ради Бога, отцепитесь вы от Михаила Даниловича, – отрешенно произнесла хозяйка. – Он, можно сказать, одной ногой уже в могиле…

– Так ему плохо? – участливо спросил Денис.

– Живет на капельнице. Есть совсем не может. – Хозяйка тяжело вздохнула. – Наверное, и к лучшему: сам отмучается и меня перестанет мучить…

– Простите, Елена Владимировна, а что у него?

– Вы разве не знаете? – удивилась она.

– Знал бы, не спрашивал…

– Наркоман он, понимаете! – с болью проговорила Мартыненко. – Как теперь говорят, сидит на игле уже тридцать лет. – Она повела рукой вокруг. – Видите, как живу? Все унесла его страсть: деньги, вещи… Мое здоровье, жизнь, можно сказать… Даже единственный сын отрекся от нас…

Елена Владимировна замолчала, пустыми глазами уставившись в окно.

«Вот почему она так ходит по улице, – подумал лейтенант. – Стыд перед людьми…»

– Я понимаю, – сочувственно произнес он. – Но, честно говоря, меня интересует ваша дочь, Лайма.

– Лайма? А я при чем?

– Вы мать…

Мартыненко покачала головой.

– Какая я мать… Наверное, за то, как я обошлась с Аней, Бог и покарал меня…

– Почему вы говорите – Аня? А не Лайма?

– Понимаете, какая история… Михаил Данилович ей не отец. Настоящий был латышом. Он говорил, что, если у нас родится дочка, назовем Лаймой. По–латышски значит «счастье». Однако получилось так, что мы расстались, когда я была еще беременна… Родилась девочка, моя мать крестила ее и дала имя Анна… Но когда оформляли в загсе, я, помня пожелание отца, записала в метрике Лайма. – Мартыненко тяжело вздохнула. – Потом мы расстались с дочерью…

– Но виделись ведь с ней?

– В позапрошлом году. Была в Москве, зашла к ней домой. Еще порадовалась: если у меня все пошло прахом, то хоть Аня… То есть Лайма, родилась в рубашке. Квартира – загляденье! Наряды хоть куда! Даже машина заграничная…

«Знала бы мамаша, чем заплатила за это Кирсанова, – промелькнуло в голове Дениса. – И во что все это вылилось…»

– Правда, – продолжала хозяйка, – семейная жизнь не удалась. Ну и пусть. Зато цветет в свое удовольствие, ни в чем нужды не ведает.

– Часто вы бывали у нее?

– Часто… – усмехнулась Мартыненко. – За последние двадцать пять лет один раз и виделись.

– Как она вас встретила?

– Да никак. По–моему, не могла дождаться, когда уеду… Конечно, у нее свои интересы, свой круг… Недавно я узнала, что дочь переехала в Южноморск. Ну и не выдержала, так что–то стало невмоготу от одиночества и тоски, что написала ей, просила навестить… До сих пор ни ответа, ни привета… А может, письмо не получила?

– Получила, – невольно вырвалось у лейтенанта.

– Ну, значит, знать меня не хочет. И я ее, конечно, не имею права судить. Но все же… Ведь верует. В церковь ходит, молится… А как учит Бог – чти отца и мать, прощай ближнему грехи… Так я говорю? – Мартыненко посмотрела на Акатова, ища, видимо, у него сочувствия.

Он пожал плечами: мол, не может быть никому судьей.

– А почему, собственно, вы интересуетесь моей дочерью? – вдруг спохватилась Елена Владимировна.

– Видите ли, мы ищем одного человека, – уклончиво ответил оперуполномоченный. – Кстати, вы знакомы с Мерцаловым?