этим беззвучным сочинительством даже во время прослушивания оперы. Он хранил клочки нотной бумаги в карманах или, когда путешествовал, в боковом кармане кареты; на них он делал отрывочные заметки; обычно он носил с собой кожаный футляр, чтобы получать такие obiter scripta. Когда он был готов сочинять, он садился не за клавиатуру, а за стол; он «писал музыку, как буквы», — говорила Констанца, — «и никогда не пробовал движение, пока оно не было закончено». Или же он часами просиживал за фортепиано, импровизируя, оставляя свою музыкальную фантазию вроде бы свободной, но наполовину бессознательно подчиняя ее какой-то узнаваемой структуре — форме сонаты, арии, фуги… Музыкантам нравились импровизации Моцарта, потому что они с эзотерическим восторгом могли обнаружить порядок, скрытый за кажущейся прихотливостью. В старости Нимечек сказал: «Если бы я осмелился молиться еще об одной земной радости, я бы хотел услышать, как Моцарт импровизирует».40

Моцарт мог играть почти любую музыку на слух, потому что он так часто видел определенные комбинации и последовательности нот, что мог читать их как одну ноту, а его привыкшие пальцы воспроизводили их как одну музыкальную фразу или идею, подобно тому как опытный читатель воспринимает строку как слово или абзац как строку. Натренированная память Моцарта сочеталась с этой способностью воспринимать совокупности, чувствовать логику, которая заставляет часть указывать на целое. В более поздние годы он мог сыграть наизусть почти любой из своих концертов. В Праге он написал партии ударных и трубы второго финала «Дон Жуана», не имея под рукой партитуры для других инструментов; он держал эту сложную музыку в памяти. Однажды он записал только скрипичную партию сонаты для фортепиано и скрипки; на следующий день, без репетиции, Регина Стринасакки сыграла эту скрипичную партию на концерте, а Моцарт сыграл фортепианную партию чисто по памяти, не успев записать ее на бумаге.41 Наверное, ни один человек в истории не был так поглощен музыкой.

Мы считаем сонаты Моцарта довольно легкими и игривыми, вряд ли они стоят в одном ряду со страстными и мощными высказываниями Бетховена в том же жанре; возможно, это объясняется тем, что они были написаны для учеников с ограниченными способностями, или для клавесинов с малым резонансом, или для фортепиано, не имевшего возможности продолжить ноту.42 Любимая соната нашего детства, Соната in A (K. 331), с ее увлекательным «Менуэтто» и «Рондо алла Турка», все еще (1778) написана в клавесинном стиле.

Моцарт сначала не интересовался камерной музыкой, но в 1773 году он познакомился с ранними квартетами Гайдна, позавидовал их контрапунктическому совершенству и подражал им с небольшим успехом в шести квартетах, которые он сочинил в том же году. В 1781 году Гайдн опубликовал еще одну серию; Моцарт снова вступил в соперничество и выпустил (1782–85) шесть квартетов (K. 387, 421, 428, 458, 464–65), которые сегодня общепризнанно считаются одними из лучших образцов своего рода. Исполнители жаловались на то, что они отвратительно трудны; критики особенно осуждали шестой за его противоречивые диссонансы и бурное смешение мажорных и минорных тонов. Итальянский музыкант вернул партитуру издателю как явно полную грубых ошибок, а один покупатель, обнаружив, что диссонансы были сделаны намеренно, в ярости разорвал листы. Однако именно после исполнения четвертого, пятого и шестого квартетов с Моцартом, Диттерсдорфом и другими Гайдн сказал Леопольду Моцарту: «Перед Богом и как честный человек, я говорю вам, что ваш сын — величайший композитор, известный мне лично или по имени. У него есть вкус и, более того, самые глубокие познания в композиции».43 Когда шесть квартетов были опубликованы (1785), Моцарт посвятил их Гайдну с письмом, которое выделяется даже в блестящей переписке:

Отец, решивший отправить своих сыновей в большой мир, счел своим долгом поручить их защите и руководству человека, который в то время был очень знаменит и, кроме того, являлся его лучшим другом. Таким же образом я посылаю своих шестерых сыновей тебе, самый знаменитый и очень дорогой друг. Они действительно являются плодом долгой и кропотливой учебы; но надежда, которую подают мне многие друзья, что их труды будут в какой-то степени вознаграждены… льстит мне мыслью, что эти дети могут однажды стать для меня источником утешения».

Во время вашего последнего пребывания в этой столице вы… выразили мне свое одобрение этими композициями. Ваше доброе мнение побуждает меня предложить их вам и позволяет надеяться, что вы не сочтете их недостойными вашей благосклонности. Прошу вас, примите их благосклонно и будьте им отцом, наставником и другом. С этого момента я передаю вам все свои права на них. Прошу вас, однако, быть снисходительным к тем недостаткам, которые, возможно, ускользнули от пристрастного взгляда их композитора, и, несмотря на них, продолжать вашу щедрую дружбу к тому, кто так высоко ее ценит.44

Моцарт особенно любил свои квинтеты. Он считал свой Квинтет ми-бемоль для фортепиано, гобоя, кларнета, рожка и фагота (K. 452) «лучшим произведением, которое я когда-либо сочинял».45 Но это было до того, как он написал свои главные оперы. Первоначально (1787) «Маленькая ночная музыка» была написана как квинтет, но вскоре ее стали исполнять небольшие оркестры, и теперь она причисляется к серенадам Моцарта. Он ценит как «довольно тщательно» написанную Серенаду ми-бемоль (K. 375), серенаду, которую ему самому исполнили однажды вечером в 1781 году, но музыканты ставят выше Серенады до минор (K. 388), которая так же мрачна, как «Патетики» Бетховена и Чайковского.

Открыв оркестр, Моцарт пустил его в сотню экспериментов: увертюры, ноктюрны, сюиты, кассации (варианты сюиты), танцы, дивертисменты. Последние, как правило, служили преходящей цели, а не эху в залах истории; их нужно не взвешивать, а наслаждаться. Тем не менее, Дивертименты № 15 (K. 287) и № 17 (K. 334) — значительные произведения, более восхитительные, чем большинство симфоний.

Для своих симфоний Моцарт, как и Гайдн, использовал «оркестр» из тридцати пяти пьес, поэтому они не доходят до слуха, привыкшего к многократному звучанию оркестров XX века. Эксперты хвалят № 25 (K. 183) как «бесстрастную»46 и «чудо стремительной экспрессии».47 Но самой ранней симфонией Моцарта, заслуживающей внимания, является Парижская (№ 31, K. 297), которую Моцарт адаптировал к французскому вкусу утонченности и очарования. Симфония «Хаффнер» (№ 35, К. 385) была написана в спешке, чтобы украсить торжества, запланированные Сигизмундом Хаффнером, бывшим бургомистром Зальцбурга, по случаю свадьбы его дочери (1782); позднее Моцарт добавил части для флейты и кларнета и представил ее в Вене