– Никакого ума у блохи: нос – это остров спасения, – ответил я.

А вот было у меня с гусем. Читаю очень скучную книгу. Читаю, больше листая. Это листанье услышал гусь, обошел меня, и как только я листану – он: «Га-га-га!»

Никогда я так резко не встречаюсь с природой, как если я читаю рассеянно: какой-нибудь паучок с булавочную головку – и как он интересен! Гусь же меня очень заинтересовал.

Я уже нарочно стал листать, и чем больше – гусь все ближе. Листану – а он: «Га-га-га!» Но мне надо было прочитать, я принудил себя и про гуся забыл. Листал я, листал – и вдруг: «Га-га-га!» И прямо из-под рук гусь вырвал целую страницу из скучной книги. Чем же не ум?

– Ум замечательный, – ответила Катя, – только дурно направленный.

Кот

Когда я вижу из окна, как пробирается в саду Васька, я кричу ему самым нежным голосом:

– Ва-сень-ка!

И он в ответ, я знаю, тоже мне кричит, но я немного на ухо туг и не слышу, а только вижу, как после моего крика на его белой мордочке открывается розовый рот.

– Ва-сень-ка! – кричу ему.

И догадываюсь, – он кричит мне: «Сейчас я иду!»

И твердым прямым тигровым шагом направляется в дом.

Утром, когда свет из столовой через приоткрытую дверь виднеется еще только бледной щелкой, я знаю, что у самой двери в темноте сидит и дожидается меня кот Васька. Он знает, что столовая без меня пуста, и боится: в другом месте он может продремать мой вход в столовую. Он давно сидит тут, и, как только я вношу чайник, с добрым криком он бросается ко мне.

Когда я сажусь за чай, он садится мне на левую коленку и следит за всем: как я колю сахар щипчиками, как режу хлеб, как намазываю масло. Мне известно, что соленое масло он не ест, а принимает только маленький кусочек хлеба, если ночью не поймал мышь.

Когда он уверится, что ничего вкусного нет на столе – корочки сыра или кусочка колбасы, – то он опускается на моей коленке, потопчется немного и засыпает.

После чая, когда встаю, он просыпается и отправляется на окно. Там он повертывается головой во все стороны, вверх и вниз, считая пролетающих в этот ранний утренний час плотными стаями галок и ворон. Из всего сложного мира жизни большого города он выбирает себе только птиц и устремляется весь целиком только к ним.

Днем – птицы, а ночью – мыши, и так весь мир у него: днем при свете черные узкие щелки его глаз, пересекающие мутный зеленый круг, видят только птиц, ночью открывается весь черный светящийся глаз и видит только мышей.

Сегодня радиаторы теплые, и оттого окно сильно запотело, и коту очень плохо стало галок считать. Так что же выдумал мой кот! Поднялся на задние лапы, передние на стекла, и ну протирать, ну протирать! Когда же протер и стало яснее, то опять спокойно уселся, как фарфоровый, и опять, считая галок, принялся головой водить вверх, и вниз, и в стороны.

Днем – птицы, ночью – мыши, и это весь Васькин мир.

Котенок

Котенок сидел на улице на верхней ступеньке входа в большой многоэтажный дом. Чье-то человеческое сердце сжалось при виде одиноко умирающего живого существа… принесли блюдечко с молоком. Но людям стало еще тяжелее: котенок смотрел на молоко и не ел.

– Почему так тяжело смотреть на котенка? – спросил я свою подругу.

– Мы на котенка смотрим и о себе думаем, – ответила она, – что, если и я так выпаду из человечества, останусь одна и буду смотреть, как где-то счастливые люди друг за другом ухаживают и так спасаются вместе. – Она оглянулась еще раз на котенка и повторила: – Да, люди спасаются вместе, и оттого нам так тяжело смотреть на одинокого котенка.

Фима

Вчера принесли мне молодую тетерку, которую мы назвали Фимой («фи-у, фи-у»). В течение трех недель эта Фима в крестьянской семье прошла суровую школу. Школа лесная – жизнь в лесу под крылом матери. Школа в крестьянской семье была для Фимы то же самое, как если бы человеческое дитя попало в школу природы.

Ее спасение было под печкой. Понос. Крохи, падающие со стола. В крестьянской семье и с детьми-то не церемонятся, а не то что с бесполезным едоком. Эта школа сверхчеловека, человеческое милосердие таится, как секрет, как милая слабость.

Тетерка все перенесла и перестала бояться человека, собак и всего внешнего: как бы вышла из себя. Если увидим бруснику, то вынимаем тетерку, пускаем ее, и она сейчас же начинает клевать.

Птичьи дела

По строгой прямой, часто махая крылышками, пролетел по своим семейным делам скворец.

Прилетел грач и, видимо, вдруг наткнулся на массу червей. Не для себя прилетала эта грачиха: слышно и здесь, как орут молодые грачата в ожидании матери. Но что делать: она не может взять сразу и унести всю россыпь червей.

Нечего делать – ей приходится клевать червей самой. И она клюет, слегка издавая тот самый звук, какой издают грачата в ожидании червя. Клюнет и крикнет, клюнет и крикнет. И отчего-то жалко становится грачей.

Мышью побежала птичка по лесу. Что это, поврежденная птичка? Поглядел, а внизу две кочки рядом, и на них сосновая ветка, а под веткой между кочками в темной глубине желтые рты открыты на наш шум.

Что же это, веточка сосны сама собой упала и прикрыла гнездышко или птичка-самец и самка потрудились над нею, приволокли?

Но, скорее всего, птичкам выпало счастье, ветер сбил ветку с сосны и прикрыл.

Сижу, отдыхаю на пне. Надо мной плавно кружит хищник, – что это, он там добычу высматривает? А вот там, на высоте, от которой слезы глаза застилают, чуть темнеется в синеве темное пятнышко, и оно тоже на таких же кругах: это второй коршун.

Но на такой высоте и коршуну невозможно ничего усмотреть на земле. Значит, и этот кружится не за добычей.

Богатая ворона

На дерево села ворона с большим куском чего-то в клюве. Немедленно налетело много ворон, преследующих эту богатую. Все сидели молча и неподвижно. Ворона с куском во рту была очень утомлена и тяжело дышала: она ведь не