Такие аргументы приводила курия. Какое-то время Павел V был не в состоянии даже помыслить о таком сокрушительном ударе собственной гордости, но в конце концов даже он был вынужден согласиться. Предложение французского короля о посредничестве было принято, и начались переговоры. Венеция, советником которой, как всегда, выступал Сарпи, заняла весьма жесткую позицию. К примеру, она наотрез отказалась подавать прошение об отмене интердикта. Любая подобная просьба должна исходить от короля Франции – в этом случае Венеция позволит упомянуть свое имя рядом с ним; на большее она не согласна. Что касается двух заключенных, то, как только интердикт отменят, она передаст их французскому послу в знак уважения к королю, но с условием, что не будет ограничена в своем праве судить и наказывать их. Она ни при каких условиях не пустит обратно иезуитов; представителям других изгнанных орденов (за исключением отдельных лиц), возможно, разрешат вернуться, однако Венеция отказалась оформить этот пункт письменно. Наконец, был составлен тщательно продуманный указ, в котором говорилось, что ввиду изменения точки зрения папы и снятия объявленного приговора Венеция, в свою очередь, аннулирует свой официальный протест; однако в указе ни слова не говорилось о том, что Венеция хоть в чем-то была не права или сожалеет о своих действиях.

Итак, в апреле 1607 г., по прошествии почти целого года, интердикт, который за это время лишь навлек позор на своих инициаторов, был отменен. Это был последний интердикт в истории церкви: поданный Венецией пример стал вечным предупреждением для пап, и ни один из них больше не рискнул применить это средство; папская же власть в католической Европе больше никогда не была прежней. Однако отмена интердикта вовсе не означала примирения – кроме как в самом формальном смысле. Павел V подвергся публичному унижению, а кроме того, оставались неулаженными и другие вопросы: церковная собственность, экзамен для епископов и патриархов, будущее Ченеды, и папа не собирался предавать их забвению. Однако главным его намерением была месть тем священникам, которые игнорировали его эдикт, и первым делом – архитектору его поражения Паоло Сарпи.

После возобновления нормальных отношений с Римом Сарпи не сразу покинул свой пост. Для него еще оставалась работа, и он продолжал ежедневно ходить пешком от монастыря сервитов до Дворца дожей, отмахиваясь от предположений о том, что его жизнь в опасности. Возвращаясь в монастырь ближе к вечеру 25 октября 1607 г., он спускался по ступеням моста Санта-Фоска, когда на него набросились трое убийц. Они нанесли ему три удара стилетом – два в шею и один в голову; кинжал вошел в правое ухо и застрял глубоко в скуловой кости. Каким-то чудом Сарпи выжил; позже, когда ему показали стилет, он потрогал его кончик, мучительно улыбнулся и даже сумел сострить, сказав, что узнает «стиль» римской курии. Разумеется, доказательств его правоты не существует, но тот факт, что три предполагаемых убийцы, которых к тому моменту опознали, тут же бежали в Рим, где во всеоружии расхаживали по улицам и где против них не выдвинули никаких обвинений, говорит о том, что если это нападение и не было инициировано папскими властями, то по крайней мере не вызвало с их стороны неодобрения.

После этого случая Сарпи отказался от предложенного ему дома на площади Сан-Марко, однако согласился совершать свои ежедневные посещения дворца на гондоле и позволил соорудить крытую конструкцию, по которой он мог безопасно дойти от дверей монастыря до причала. Несмотря на все эти предосторожности, на его жизнь покушались еще дважды; одна из этих попыток состоялась прямо в монастыре. Он пережил оба покушения и умер в своей постели ранним утром 15 января 1623 г. Его последними словами были «Esto perpetua» – «Да будет она вечно»; слышавшие их решили, что они относятся к Венецианской республике, которой он так верно служил. Однако злоба папы преследовала его и в могиле: когда сенат предложил воздвигнуть в его честь памятник, папский нунций выразил бурный протест, заявив, что, если произойдет что-то подобное, Святая палата объявит Сарпи закоренелым еретиком. На этот раз Венеция уступила, и лишь в 1892 г. в центре Кампо-Санта-Фоска была установлена нынешняя бронзовая статуя – в нескольких метрах от того места, где Сарпи едва удалось избежать мученической смерти[324].

40

Измена и заговор

(1607 –1622)

Головорез, наемник и убийца,

Злодей из подворотни – с этим сбродом

Ты станешь мзду из рук бандита получать

И резать глотки мирно спящим людям?

Томас Отвей. Спасенная Венеция

Великие победы, будь то военные, дипломатические или духовные, почти всегда оказывают тонизирующее действие на популярность лидера победившей стороны; однако Леонардо Дона был исключением из этого правила. Главенствующая роль во время отлучения перешла, пусть не фактически, но теоретически, к Паоло Сарпи, и, хотя Дона правил Венецией еще пять лет, подданные его так и не полюбили. Причина этого совершенно ясна. Вновь и вновь, особенно в этот период венецианской истории, выявляется все тот же печальный факт: венецианцы судили своих дожей лишь по одному качеству – щедрости. Хроники свидетельствуют, что Дона раздал лишь малую часть ожидаемых щедрот во время инаугурационной процессии на площади Сан-Марко и что три сопровождавших его племянника были еще более скупы – до такой степени, что в какой-то момент народ принялся забрасывать их снежками. Тем же аскетизмом отличалось и все его правление. Процессии сократили, общественные расходы беспощадно урезали; государственные пиры, которые традиционно организовывались с такой помпой и щегольством, что часто доставляли больше удовольствия гостям, а не приглашенным на них народным массам, стали более редкими и не такими пышными. Жизнь Венеции утратила свою яркость именно тогда, когда в ней больше всего нуждались. Горожане с тоской вспоминали дни правления прежнего дожа, щедрого старика Марино Гримани.

Во всех прочих отношениях Дона был превосходным правителем. Он обладал выдающимся умом (и был, кстати, близким другом Галилея), трудолюбием и добросовестностью. Говорят, он никогда не пропускал заседания Большого совета, сената или Совета десяти, за исключением тех редких случаев, когда ему случалось заболеть, и что он уделял внимание самым мелким деталям. Странно, что этого высокого, сурового, неулыбчивого человека с необыкновенно блестящими проницательными глазами так отчаянно заботила