из дней гурки отказались стрелять. На переправе ствол одного полевого орудия выскользнул из вьюка, упал в поток, потянул за собой лошадей, носильщиков. Горцы бросились спасать товарищей и забыли про орудийный ствол. Они отказались лезть в ледяную воду. Наблюдавший с крыши каменной хижины за переправой Пир Карам-шах приказал гуркам стрелять.

Выстрелы не раздались.

Долину обступали вечные горы. Посиневшие в весенних ветрах вершины взирали с удивлением на людей. Извечно здесь, в долине, за неповиновение убивали — пристреливали. Что стоит жизнь человека по сравнению с такой ценностью, как блестящий, отполированный ствол полевого орудия, новенького, скорострельного, системы прославленной фирмы «Виккерс», стоящего много-много гиней? Жалкие туземцы принялись спасать из ледяной стремнины таких же жалких туземцев и бросили на произвол судьбы ценность, принадлежащую великой империи.

Розовощекие гурки отказались стрелять. Они вдруг сделались все на одно лицо — равнодушные, непроницаемые, упрямые. Они даже не подняли по команде Пир Карам-шаха свои винчестера и смотрели сосредоточенно на бешеную ледяную реку, в пучине которой лежал ствол полевого орудия, такого дорогого, такого нужного для войны с большевиками.

— Огонь! — приказал вождь вождей, стараясь перекричать бешеный вой горной реки.

Но гурки не стреляли. Они скалили белые зубы не то в улыбке, не то в злобе. Пир Карам-шах подбежал, прыгал по мокрым глыбам, и замахнулся на гурка со щеками гранатового цвета. Замахнулся, но бессильно опустил руку. Гранатовощекий гурк странно улыбнулся, но в глазах его проснулась угроза. Остальные гурки тоже смотрели с ненавистью на своего хозяина, жалование которого они получали. Вождь вождей озирался.

Что-то произошло. И страшное. Какой же он вождь, когда его не слушаются слуги, получающие у него жалованье? В Азии такое немыслимо. Невольно он сопоставил поведение горцев и своих гурков с появлением ее. Теперь он знал, что она — Белая Змея, таинственная, непонятная, но очень влиятельная и опасная.

Он припомнил.

Ему пришлось самому наблюдать ее приезд в Мастудж. Он встретился на гильгитской дороге с необыкновенным караваном. По карнизу вышагивали разряженные в малиновые камзолы слуги-гулямы. За ними ехали на отличных конях, сплошь увешанные оружием, раджпуты. Между двух коней показался на самом краю пропасти обтянутый малиновым бархатом бенаресский паланкин, за ним — второй, победнее и попроще. Паланкины также сопровождались вооруженными. Поодаль шли скромно, но чисто одетые фарраши. Каждый из них вел трех-четырех вьючных коней на поводу. Караван замыкала вереница верховых.

Спрашивать людей каравана, кого везут в паланкинах и почему охрана состоит из раджпутов, Пир Карам-шах счел излишним. Да и неудобно. Раз занавески задернуты, значит, везут женщин, и притом знатных. У караванбаши, судя по одежде — богатого гуджератца, имелся на руках пропуск из Пешавера и подорожная. Путешественники проехали мимо, ограничившись саламом, даже не слишком почтительным. Казалось, в караване никто не знал Пир Карам-шаха. Возможно, делали вид, что не знают.

Позже вождь вождей вынужден был заинтересоваться «путешественницей в паланкине». Именно тогда царь Мастуджа смущенно впервые назвал «ее». «Путешествует по долинам и селениям в бенаресском паланкине она». — «Кто она?» — «Невеста Бога».

Слова эти Пир Карам-шах пропустил тогда мимо ушей — он знал, что у исмаилитов в каждом селении есть невеста Бога. А теперь на берегу потока он задумался. Губы его шевелились: «Невеста? Бога? Живого бога! Ага Хана!»

Озабоченный, он приказал пригласить к себе «невесту Бога» и сопровождавших ее. Никто на приглашение не явился.

Царь Мастуджа приплелся побитым псом и доложил о неповиновении невесты Живого Бога. Имел он вид виноватый.

Гулам Шо поежил свои глыбы-плечи и намекнул: «Гурки — великие воины. Однако раджпуты тоже великие воины, быстро стреляют, метко. Потом она — Белая Змея. Она всё может. Никто не смеет приказывать ей».

Пир Карам-шах поклялся не оставить так это дело. Но у него было слишком много и других забот. Не имело смысла вызывать осложнения, тем более, перевозки воинских грузов для Ибрагимбека вызывали явное брожение в среде горцев. Всё еще не вернулись с похорон из Непала строгие, опытные воины гурки, и без них Пир Карам-шах не решался действовать слишком жестко.

Вечные горы по-прежнему обступали долину Мастуджа, спокойные, невозмутимые, величественные. Синие ледяные пики равнодушно взирали с высоты. Холодом, надменностью веяло от них. Ни одна вершина не заколебалась, не содрогнулась, когда дух неповиновения вдруг проявился с неожиданной силой.

Маленький человечек в высокой сикхской чалме и расшитом золотом кафтане метался среди камней и скал у подножия гор. Великий вождь вождей, но маленький человек. Великий властелин, распоряжавшийся именем империи делами всей горной страны, но маленький, бессильный человек. Он властелин, но бессильный властелин, ибо его мстительные ангелы-гурки отказались повиноваться. Они отказались наказать ослушников-грешников, пошедших против воли владыки.

И вождь вождей вдруг почувствовал себя совсем крохотным, ничтожным перед лицом горных вершин, утесов, каменных замков, угрожающе надвинувшихся на него. Ему вспомнилось: а ведь тибетский доктор Бадма, кстати, совершенно непохожий на гранатовощекого гурка, улыбался совершенно так же. В глазах и улыбке его читалась такая же угроза.

И где-то внутри зудела маленькая заноза — эта «невеста Живого Бога» — Белая Змея. Снова и снова приходила она на ум, и он никак не мог отогнать надоедливую мысль о ней. Пир Карам-шах сел на коня и уехал.

Ствол пушки лежит на дне горного потока. Пусть полежит до завтра. Пусть пораздумают о последствиях своего неповиновения гурки. Ну, а завтра? Завтра он заставит их стрелять.

На Востоке время не ценят. Сегодня в который раз Пир Карам-шах мог убедиться в этом.

Он сидел на плоской крыше дворца — у него не хватало ни сил, ни выдержки вести переговоры в темном, продымленном, со спертым, гнилым воздухом тронном зале.

Он жадно вдыхал свежий, бодрящий воздух гор и медленно скользил взглядом по сложному лабиринту ущелий в провале бездны под самым дворцом, далеко внизу, где полосы серой гальки чередовались с белыми от пены потоками и зеленью лугов.

Пир Карам-шах весь напрягся от нетерпения, но всем своим видом показывал, что он так же нетороплив и медлителен, как и все эти горцы, которые, сопя и кряхтя, выныривали один за другим из-за края глинобитной крыши, переваливались на нее неуклюже всем туловищем и, пробормотав «салам» в сторону почетного места, принимались приветствовать племенных вождей, уже раньше занявших места на клочковатых кошмах. Младшие целовали руку у седовласых, а седовласые делали вид, что отвечают тем же, небрежно целуя воздух или прикладывая к губам свои же руки. Равные по возрасту подносили к носу кулак или два пальца, что придавало им забавный и вместе с тем