Шрифт:
Закладка:
Германский король вернулся в Констанц 27 января 1417 года после более чем восемнадцатимесячного отсутствия и обнаружил, что ситуация сильно изменилась. В городе звенели отголоски англо-французской войны и вражды арманьяков и бургиньонов. Между французской и бургундской делегациями возник серьезный вопрос о богословской ортодоксальности защиты Жаном Пети убийства Людовика Орлеанского, которую Жан Жерсон и другие французские лидеры решительно осудили как еретическую. Между английской и французской делегациями разгорелся шумный спор о системе голосования. Французы пытались заставить англичан слиться с немцами в единую "нацию" с одним голосом на всех. Каждая сторона публиковала желчные памфлеты с восхвалением своей нации, и в какой-то момент противоборствующие делегации были близки к тому, чтобы подраться на улицах. В эту сложную ситуацию Сигизмунд I привнес свою собственную браваду, бестактность и просчеты. Он въехал в город, демонстративно надев на шею драгоценную цепь Ланкастеров в сопровождении личного представителя Генриха V, сэра Джона Типтофта. Сигизмунд I часто беседовал с английскими делегатами наедине, делал оскорбительные и неосторожные замечания в адрес французов, которые широко распространялись, присутствовал на мессе перед всем Собором, одетый в мантию Ордена Подвязки.
Когда в конце марта 1417 года Сигизмунд I публично объявил о своем намерении объявить войну Франции, это заявление вызвало оцепенение. Французские делегаты, естественно, были возмущены, но протесты исходили не только от них. Даже немецкие делегаты, которые в целом симпатизировали Англии, были встревожены, а почти все советники Сигизмунда I, как сообщается, были против войны. Немцы, итальянцы и испанцы направили к Сигизмунду I депутацию с протестом. Если председатель Собора развяжет войну против одной из стран-участниц, указывали они, то вся его работа будет сведена на нет. Французское правительство, вероятно, отзовет свою делегацию и откажется признать любого Папу, которого изберет Собор, а итальянцы и испанцы вполне могут последовать этому примеру. Собор распался бы, а раскол продолжился. У Сигизмунда I не было ответа на эти вопросы. В конечном счете, он больше заботился об преодолении раскола и реформировании Церкви, чем о реализации международных амбиций короля Англии. Поэтому, с явной неохотой, он согласился отложить объявление войны. В конце концов, он так и не обнародовал его[639].
* * *
Новым Дофином Франции, третьим за последние пятнадцать месяцев, стал Карл, граф Понтье, одиннадцатый из двенадцати детей Карла VI и Изабеллы Баварской и их единственный оставшийся в живых сын. Тихий, угрюмый ребенок со слабым здоровьем, характерным для всех членов его семьи, Карл в раннем возрасте был обручен с дочерью Людовика, герцога Анжуйского, и воспитывался в семье своих будущих тестя и тещи. Главной фигурой в его жизни была грозная герцогиня Анжуйская, Иоланда Арагонская, представительница давней традиции сильных и решительных женщин Анжуйского дома. 22 февраля 1417 года Карлу исполнилось четырнадцать лет, поэтому формально он стал совершеннолетним. Но он еще не имел никакого политического опыта. Как и его умерший брат Иоанн, он не ожидал, что станет наследником престола, и, как и он, был огражден от борьбы столичных партий. Большая часть его жизни прошла при дворе герцога Анжуйского в Анжере и в Тарасконе в Провансе, где жизнь была слаще, чем в Париже. Анжуйский двор был важным питомником амбициозных политиков и талантливых администраторов, чьи пристрастия, как правило, были орлеанистскими и арманьякскими. И, хотя симпатии самого герцога были разными, в последние годы он был последовательным и яростным противником Иоанна Бесстрашного. Насколько это отразилось на Карле де Понтье, сказать трудно. Его собственное политическое образование началось лишь в конце 1415 года, когда двенадцатилетним мальчиком он был привезен в Париж после катастрофы при Азенкуре и стал посещать некоторые заседания королевского Совета под пристальным наблюдением герцога Анжуйского и графа Арманьяка[640].
Однако, когда Иоанн Туреньский умер, Карла в Париже не было. Его мать взяла его с собой, когда уезжала из города, чтобы организовать въезд Иоанна Туреньского в столицу. После изгнания из Санлиса коннетаблем она поселилась вместе с сыном в Венсенском замке. Там, за крепостными стенами, Изабелла начала создавать частную армию с помощью магистра своего двора Луи де Босредона, человека с безупречной арманьякской репутацией, который ранее служил Иоанну Беррийскому, Карлу Орлеанскому и самому коннетаблю. Его поддерживали овернец Пьер, сеньор де Жиак, чьи симпатии были в основном на стороне бургундского двора, и Жан де Гравиль, беженец из Па-де-Ко. Совершенно ясно, что Изабелла планировала поступить с новым Дофином так же, как она пыталась поступить с его покойным братом, и поставить его в качестве представителя короля во главе правительства, которое не было бы ни арманьякским, ни бургиньонским. Поскольку королева теперь была единственным законным источником власти согласно ордонансам, это было смертельной угрозой для правительства коннетабля[641].
Днем 18 апреля 1417 года Бернар Арманьяк и Таннеги дю Шатель с отрядом солдат, сопровождаемые безвольным королем, вступил в Венсен. Луи де Босредон и Карл де Понтье вышли встретить их на дороге — традиционный жест уважения. Эта встреча не оказалась добросердечной. Босредон был сразу же арестован и сопровожден в Париж, где его бросили в тюрьму. Сеньоры де Гравиль и де Жиак бежали вместе с большей частью телохранителей королевы. Коннетабль без сопротивления овладев крепостью, разлучил Изабеллу с ее детьми, Карлом и Екатериной. Затем он распустил ее двор и лишил ее доходов. Потребовалось некоторое время, чтобы решить, что делать с ней самой. Королева
