— Благодарю вас, — сказал я. — Я запомню.

Я повернулся и обнаружил, что моя компания пришла к соглашению; как в то первое воскресенье, которое теперь казалось таким далеким, мы разбились на три группы: Рейчел и крестный устроились в его экипаже, Луиза и я — в моем, Паско следовали за нами. Хотя с тех пор, проделывая этот путь, я много раз перед крутым подъемом выходил из экипажа и шел пешком, теперь, шагая рядом с ним, я думал о том первом сентябрьском воскресенье десять месяцев назад. Я был раздражен тем, что Луиза тогда сидела надувшись, и с тех пор пренебрегал ею. Но она не дрогнула и осталась мне другом. Когда мы поднялись на холм, я снова сел в экипаж и сказал ей:

— Ты знаешь, что семена ракитника ядовиты?

Она с удивлением посмотрела на меня.

— Да, — сказала она. — Я знаю, что если корова или лошадь поест их, то умрет. И дети тоже умирают. Но почему ты спрашиваешь об этом? У тебя в Бартоне пал скот?

— Нет, пока нет, — ответил я, — но Тамлин на днях говорил мне, что надо срубить в цветнике деревья, которые наклоняются в сторону поля, потому что их семена падают на землю.

— Скорее всего, он прав, — заметила она. — В прошлом году отец потерял лошадь, которая поела ягод тиса. Это может случиться в любую минуту, и ничем не поможешь.

Мы ехали по дороге к воротам парка. Интересно, думал я, что она скажет, когда я поделюсь с ней открытием, которое сделал прошлой ночью? В ужасе уставится на меня и объявит, что я сошел с ума? Едва ли. Я думал, она мне поверит. Однако ни время, ни место не располагали к откровенности — на козлах сидели Веллингтон и Джим.

Я оглянулся; два других экипажа не отставали от нашего.

— Мне надо поговорить с тобой, Луиза, — сказал я. — После обеда, когда твой отец соберется уезжать, придумай какой-нибудь предлог, чтобы остаться.

Она внимательно посмотрела на меня, но я больше ничего не сказал.

Веллингтон остановил экипаж перед домом. Я вышел из него и подал Луизе руку. Стоя в дверях, мы ждали, когда прибудут остальные. Совсем как в то сентябрьское воскресенье. Да, все было как тогда. Рейчел улыбалась, как улыбалась и в тот день. Она разговаривала с моим крестным, глядя на него снизу вверх, и я не сомневался, что они опять рассуждают о политике. Но в то воскресенье, хоть меня и влекло к ней, она была мне чужой. А теперь? Теперь она не была для меня загадкой. Я знал в ней все лучшее, знал все худшее. Даже побуждения, возможно до конца не осознанные, которыми она руководствовалась во всех своих поступках… даже о них я догадывался. Теперь она не таила для меня ничего странного, ничего загадочного, Рейчел, мука моя…

— И вновь все как прежде, — улыбаясь, сказала она, когда мы собрались в холле. — Я так рада, что вы приехали!

Она бросила на гостей ласковый взгляд и повела их в гостиную. Комната, как и всегда летом, выглядела особенно уютной. Окна были распахнуты, и было прохладно. В вазах стояли высокие, стройные японские гортензии, и их пышные голубые головки отражались в висевших на стенах зеркалах. За стенами дома нещадно палило солнце. Стояла жара. Ленивый шмель жужжал на одном из окон. Истомленные гости сели, довольные, что могут передохнуть. Сиком принес вино и печенье.

— Чуть пригрело солнце, — рассмеялась Рейчел, — и вы уже изнемогаете от жары. А я его и не почувствовала. У нас в Италии оно греет девять месяцев в году. Я расцветаю под его лучами. Так и быть, я поухаживаю за вами. Не вставайте, Филип. Вы все еще мой пациент.

Она разлила вино по бокалам и поднесла нам. Крестный и викарий протестующе встали, но она отмахнулась от них. Я был последним, к кому она подошла, и единственным, кто не стал пить.

— Разве вы не испытываете жажды? — спросила она.

Я покачал головой. Я ничего не принял бы из ее рук. Она поставила мой бокал на поднос и, держа в руках свой, села на диван рядом с миссис Паско и Луизой.

— Наверное, во Флоренции сейчас такая жара, что даже вам было бы трудно ее вынести, — сказал викарий.

— Я ее просто не замечаю, — возразила Рейчел. — Рано утром закрывают ставни, и на вилле весь день сохраняется прохлада. Мы приспосабливаемся к климату. Тот, кто днем выходит из дома, сам накликает на себя беду, поэтому мы остаемся в четырех стенах и спим. Мне повезло, что на вилле Сангаллетти есть небольшой дворик — он выходит на север и туда никогда не заглядывает солнце. В нем есть бассейн с фонтаном; звук капающей воды очень успокаивает. Весной и летом я всегда сижу только там.

И то правда, весной она могла смотреть, как набухают и раскрываются почки ракитника и как сами цветы с поникшими золотистыми головками раскидывают шатер над обнаженным мальчиком, который стоит над бассейном, держа в руках раковину. Цветы со временем увядали и осыпались, и, когда лето на вилле полностью вступало в свои права, как вступило и здесь, хоть и не такое знойное, стручки на ветвях лопались и осыпали землю зелеными семенами. На все это она и смотрела, сидя в маленьком дворике рядом с Эмброзом.

— Ах, как бы я хотела побывать во Флоренции! — сказала Мэри Паско. Ее глаза совсем округлились от явившейся им картины бог знает какого невиданного великолепия.

— В таком случае, — повернувшись к ней, сказала Рейчел, — в будущем году вы должны приехать навестить меня. Вам всем по очереди надо погостить у меня.

Тут же раздались громкие восклицания, вопросы, огорченные возгласы. Она скоро должна уехать? Когда она вернется? Каковы ее планы? Она покачала головой в ответ.

— Вскоре уеду, — сказала она, — вскоре вернусь. Я поддаюсь порыву и никогда не связываю себя определенными сроками.

Большего от нее не удалось добиться.

Я видел, как крестный украдкой бросил на меня взгляд и, пощипывая усы, уставился себе под ноги. Я догадался, какая мысль мелькнула у него в голове. «Стоит ей уехать, и он вновь станет самим собой».

День тянулся медленно. В четыре часа мы перешли в столовую. Снова я сидел во главе стола; Рейчел — на противоположном конце, с викарием по левую и крестным по правую руку. Снова разговоры, смех, даже чтение стихов. Я сидел так же молчаливо, как в первый