из невольных слушателей этой дискуссии решил к ней присоединиться. Дотоле молчавший худой как щепка ефрейтор с загипсованными ногами осторожно прокашлялся и неожиданно низким для его комплекции голосом высказался:

— У меня земляк в медсанбате. Так что боль-мень кой-чего рассказать могу, — закинув, таким образом, крючок и как бывалый рыбак выдержав хорошую паузу для подсечки, оратор, ощущая на себе заинтересованные взгляды, ухмыльнулся и продолжил: — Говорят, что это тунгусское народное снадобье. Перед самой войной экспедиция с севера какого-то тамошнего шамана в Москву привезла. Только вот мало его очень. Зелья этого. Врачи только в самых серьезных случаях применяют. Но что чудеса творит — это правда. Земляк рассказывал, что даже гангрену лечит и какие-то нервенные ткани заживляет. Так что не переживай за своего капитана. Если ему то самое шаманское зелье вкололи, то обязательно выкарабкается.

С надеждой бросив взгляд на замотанную мумию с проступающими сквозь бинты пятнами сукровицы, танкист уже более веселым голосом добавил:

— Ну, если так, то буду надеяться. Ему ведь и в медсанбате, и при погрузке этого зелья вкололи.

Мало-помалу разгоревшиеся вокруг печки разговоры затихли, и, задумавшись каждый о своем, бойцы кто проваливался в нестойкую полудрёму, кто просто закрыл глаза в надежде заснуть и отвлечься от дергающей раны боли.

Утром прибывших на вокзал раненых перегрузили на грузовики и не задерживаясь доставили в госпиталь. После полевых медсанбатов и наспех переоборудованных теплушек бойцы попали практически в рай. Чистые крашеные стены, белоснежные простыни и халаты медсестер, непередаваемый больничный запах карболки, йода и свежих бинтов. Конечно, переполненные сверх меры палаты — совсем не по довоенной норме — немного портили впечатление, но всё равно разница в окружении поражала.

Если рассматривать госпиталь — а особенно военный госпиталь — в целом, то незнакомому с военными и медицинскими реалиями человеку законы, по которым он функционирует, покажутся излишне жестокими и негуманными. Но так уж получается, что апологеты гуманизма в медицине, а особенно в хирургии не особенно приживаются. Взять хотя бы типичный и самый легкий пример — первичная сортировка. Вы думаете, одетая в застиранный халат, прозрачная от недоедания и с черными кругами вокруг глаз от недосыпа медсестричка медсанбата восемнадцати лет от роду, проводящая первичный отбор и решающая, кому из раненых попасть в первую очередь на хирургический стол и выжить, а кому, не дождавшись своей очереди, умереть, не гуманна? Думаете, что она бессердечный робот, не различающий и не замечающий лиц и выражений глаз, с которыми бойцы, вернее, та их часть, что находится в сознании, смотрят на неё? Вы глубоко ошибаетесь. Просто она уже отплакала, отвыла своё. И именно в тот момент, когда она направляет на операционный стол самые операбельные случаи, оставляя тяжелых на потом, она — как ни было бы для доморощенных гуманистов странно — проявляет высшую гуманность в отношении к своей стране, к своему народу. И оставьте свои бредни про слезу ребенка где-нибудь за пределами хирургического корпуса. Тут в приемном покое работает чистая арифметика — за время, потраченное хирургом на тяжелый случай, от кровопотери и ранений могут умереть как бы не в разы большее количество раненых, которое можно было бы прооперировать за это время. Вот такая вот военная гуманность. А тяжелые — их оставляют на потом, когда у шатающегося от перенапряжения хирурга, смотрящего на окружающее усталыми, слипающимися глазами с полностью красными от недосыпа белками, останется хоть чуток свободного времени.

Вот именно поэтому к лежащему на угловой койке практически полностью замотанному в бинты капитану танковых войск дежурный врач ожогового отделения Московского военного госпиталя подошел только через два часа после прибытия. Немного приподнимая недавящие повязки и окидывая взглядом раневую поверхность, медик огорченно качал головой и уже для себя отметил, направляя голос как бы в пустоту, но находящаяся за его спиной старшая медсестра моментально приняла это как команду к действию:

— Варенька, гипсовые повязки, обязательно физраствор внутривенно, но не более семидесяти грамм на килограмм массы. Морфий. Но, боюсь, мы тут уже ничего сделать не сможем. Площадь ожогов более девяноста процентов тела. Думаю, еще сутки, максимум двое, и откажет печень. Как его к нам-то довезли с такими-то показателями…

Еще раз окинув больного взглядом, врач, как будто на что-то решившись, обратился к сестре уже более уверенным голосом:

— Варенька, вы пока все приготовьте, а я пока попробую с коллегами договориться на использование вакцины. С такими обширными ожогами мы её никогда не использовали. Интересен будет результат. Чем черт не шутит, Варенька, — улыбнувшись усталой улыбкой, доктор спросил: — Сопроводительные-то этого капитана нашли?

— Нет, Василь Семеныч. Эшелон под бомбежку попал по дороге — вагон с медперсоналом и документами большинства больных сгорел. Запросы мы, конечно, сделали, но результаты будут минимум через неделю. Так что пока только со слов его сослуживцев и члена его экипажа — у того тоже ожоги, но в меньшей степени. По рассказам — настоящий герой. Его экипаж уничтожил двенадцать танков и сорвал попытку наступления. И артиллерист один тоже подтверждает.

— И что, этот капитан действительно двенадцать танков поджог?! Герой! Ну, постараемся такого бравого солдата вылечить. Но тут надежды, конечно, мало. Всё, Варенька — теперь следующий…

* * *

ВЕЧЕРНЕЕ СООБЩЕНИЕ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО 17 ОКТЯБРЯ

В течение 17 октября наши войска в районе Харькова и на Центральном фронте продолжали вести тяжелые оборонительные бои на прежних направлениях.

По уточнённым данным, при занятии населённого пункта западнее Змиева наши войска захватили не 305 орудий, как об этом сообщалось ранее, а 580 орудий разных калибров. Кроме трофеев, уже перечисленных во вчерашнем вечернем сообщении, западнее Суровикина захвачены 15 танков, 26 танкеток и бронемашин, 65 миномётов, 205 станковых пулемётов, 650 противотанковых ружей, 3.510 винтовок, 940 мотоциклов, 140 автомоторов, 2.500 снарядов, 570 ящиков винтовочных патронов, 25 ящиков патронов к крупнокалиберным пулемётам, 160 ящиков патронов к противотанковым ружьям, 200 ящиков мин, 143 ящика ручных гранат, 10.000 бензобаков, 7 вагонов медицинского имущества, 3 продовольственных склада и другие трофеи.

За 17 октября в районе Харькова уничтожено 7 транспортных самолётов противника.

…

В ночь с 16 на 17 октября частями нашей доблестной ночной авиации на различных участках фронта уничтожено или повреждено 35 немецких танков, до 250 автомашин с войсками и грузами, сожжено 40 автоцистерн с горючим, подавлен огонь 10 артиллерийских батарей, разбито 4 железнодорожных состава, рассеяно и частью уничтожено до трех рот пехоты противника.

…

В районе Харькова наши войска вели перестрелку с противником. На северо-западной окраине города группа наших бойцов проникла в тыл противника