немалое поэтическое преувеличение, однако капиталы у него были. Размах его спекуляций был таков, что он сам толком не мог бы сказать, сколько имеет и сколько должен. Одно он знал точно: сейчас ему срочно нужны очень большие суммы. Главную надежду он возлагал на Когенлупа, в чьи руки передал управление акциями Мексиканской железной дороги. Мельмотт доверил Когенлупу очень многое, вопреки своему обыкновению никому особенно не доверять. Когенлуп говорил, что сейчас с акций ничего не получить – из-за паники они обратились почти в ничто. Теперь Мельмотт нуждался в деньгах великой железной дороги, но именно потому, что он нуждался в деньгах, железная дорога не стоила ничего. Когенлуп сказал, что надо пережить черный день – вернее, черный месяц. Именно по совету Когенлупа Мельмотт предложил мистеру Байдевайлу векселя.

– Предложите еще раз, – сказал Когенлуп. – Рано или поздно он согласится.

Вечером понедельника Мельмотт встретил Ниддердейла в парламентском лобби.

– Вы виделись последнее время с Мари? – спросил он.

Сегодня утром отцовский поверенный в присутствии отца заверил Ниддердейла, что в случае женитьбы на мисс Мельмотт он, без сомнения, получит доход чуть больше пяти тысяч годовых. Он рассчитывал на большее и не готов был взять Мари за такие деньги, но по всему выходило, что больше может и не быть. Немудрено, что с Пикерингом затруднения. Мельмотт определенно собирает деньги. Однако, скорее всего, дело разрешится в ближайшие недели. Мельмотт обещал после свадьбы передать Пикеринг молодым. Отец советовал Ниддердейлу пойти к девице и назначить день свадьбы. Если денег не окажется, отменить ее можно хоть накануне.

– Я собирался идти к вам почти прямо сейчас, – сказал Ниддердейл.

– Вы застанете женщин за чаем между пятью и шестью, – сказал Мельмотт.

Глава LXXIV. Мельмотт приобретает друга

– Вы думали об этом с тех пор? – спросил лорд Ниддердейл, как только мадам Мельмотт сумела оставить их наедине.

– Я очень много с тех пор об этом думала, – ответила Мари.

– И что решили?

– Я за вас выйду.

– Отлично, – сказал Ниддердейл, опускаясь на диван рядом с Мари, чтобы обнять ее за талию.

– Погодите минутку, лорд Ниддердейл.

– Можешь называть меня Джоном.

– Тогда погоди минутку… Джон. Думаю, ты можешь на мне жениться, хотя нисколечки меня не любишь.

– Это неправда, Мари.

– Правда. И я думаю, что могу стать твоей женой, хотя нисколечки тебя не люблю.

– Это изменится.

– Не знаю. Сейчас я так не думаю. Тебе лучше знать правду. Я сказала папеньке, что ты, скорее всего, не повторишь свое предложение, но, если повторишь, я соглашусь. Но ты знаешь, кого я любила.

– Ты ведь не можешь любить его теперь?

– Отчего? Я не могу за него выйти. Это я знаю. И вряд ли бы согласилась, если бы он снова попросил. Он дурно себя вел.

– А я?

– Не как он. Ты никогда меня не любил и не говорил, что любишь.

– Ничего подобного.

– Поначалу. Сейчас говоришь, потому что думаешь, будто мне это приятно. Но теперь уже все равно. Раз мы поженимся, я не против, что ты меня сейчас обнимаешь, только нам обоим лучше смотреть на это как на деловые отношения.

– Какая ты суровая, Мари.

– Нет. Я не была сурова к сэру Феликсу Карбери и прямо об этом говорю. Я правда его любила.

– Уж конечно, теперь ты поняла, что он за фрукт.

– Да, – сказала Мари. – Он жалкое существо.

– Его поколотили на улице – очень сильно.

Мари впервые об этом слышала и сейчас вздрогнула в объятиях жениха.

– Ты не слышала?

– Кто его поколотил?

– Я не хочу рассказывать о нем дурное, но, говорят, его очень крепко отделали.

– За что его могли побить? Он что-нибудь сделал?

– Говорят, дело в молодой даме, Мари.

– В молодой даме! Какой молодой даме? Не верю. Но мне теперь все равно. Мне все безразлично, лорд Ниддердейл, все. Полагаю, ты все это сочинил.

– Нет. Я слышал, что его побили, и слышал, что из-за девушки. Но мне до этого нужды нет, и тебе, уж верно, тоже. Не могли бы мы назначить день, Мари?

– Мне все равно. Чем позже, тем лучше, вот и все.

– Потому что я такой противный?

– Нет, ты не противный. Я думаю, ты очень хороший человек, только меня не любишь. Но противно, когда не можешь поступать по своему желанию. Противно со всеми перессориться и остаться без единого друга. И противно, когда тебя ничего на свете не интересует.

– Я совсем тебе не интересен?

– Ничуточки.

– А если ты попробуешь? Тебе не хочется услышать про место, где мы живем?

– Я знаю, это замок.

– Да, замок Рики. Ему сколько-то сотен лет.

– Ненавижу старые дома. Я хотела бы новый дом, новое платье, новую лошадь каждую неделю – и нового кавалера. В замке живет твой отец. Не думаю, что и мы там поселимся.

– Мы будем туда заезжать. Так когда?

– Через два года.

– Чепуха, Мари.

– Завтра.

– Ты не успеешь подготовиться.

– Договаривайся с папенькой сам как хочешь. О да, поцелуй меня. Конечно, тебе можно. Если я буду тебе принадлежать, то какая разница? Нет, я не скажу, что люблю тебя. Но если когда-нибудь произнесу такие слова, они будут правдой. О себе ты такого сказать не можешь… Джон.

На этом разговор окончился, и Ниддердейл пошел домой, думая о своей нареченной – насколько вообще мог принудить себя к мыслительному процессу. Он твердо намеревался жениться. Что до самой девушки, в ней за последнее время обнаружилась привлекательность, которую он поначалу не заметил. Она точно не глупа. Да, ее нельзя назвать леди, но у нее есть своя манера, которая позволит ей жить среди других леди. И ему думалось, что, вопреки всем уверениям, она к нему теплеет, как он, безусловно, потеплел к ней.

– Были у дам? – спросил его Мельмотт.

– О да.

– И что говорит Мари?

– Что вы можете назначить день.

– Надо сыграть свадьбу поскорее – когда-нибудь в следующем месяце. В августе вы захотите уехать из города. И я, сказать по правде, тоже. Никогда в жизни я так не трудился, как этим летом. Выборы и тот ужасный банкет отняли уйму сил. И, не буду от вас скрывать, у меня сейчас очень тяжелые денежные заботы. Ни разу мне не приходилось отыскивать так много крупных сумм в такой короткий срок! И я еще не со всеми рассчитался.

– А зачем вы тогда давали банкет?

– Мой дорогой мальчик, – (очень приятно было обращаться к сыну маркиза «мой дорогой мальчик»), – в смысле расходов это был блошиный укус. Никакие мои траты