— А зачем я с горбом родился?

Мать плакала, божилась, что злые люди из зависти погубили его. Тогда Борька сжимал кулаки и ворчал сквозь зубы:

— Уж я им, как вырасту!..

Наталья все больше и больше слабела, она чувствовала приближение смерти и упрашивала своего сына не отлучаться от нее.

— Дай мне насмотреться на тебя, мой соколик, касатик ты мой! Не дай своей родной матери умереть на чужих руках, — плача говорила ему мать.

Борьке было уже десять лет; он тронулся мольбами своей больной матери и почти не отходил от ее кровати. Изба была душная и мрачная; стоны да оханья Натальи иногда наводили такой страх на Борьку, что он кидался в пустой сад и, обежав его, возвращался с новым запасом терпения.

Мать же, стараясь удержать при себе сына, слабым голосом рассказывала ему нелепые и страшные сказки, а когда сказки истощились, перешла к самой себе. Обняв своего горбатого сына, она выла, приговаривая:

— На кого-то я тебя оставлю, круглая моя сиротка, без родных, без матери, заедят тебя злые люди… и отец то тебя забыл! Ох-хо-хо!

— Разве мой отец жив? — вырываясь из рук матери, спрашивал Борька и вопросительно смотрел на ее бледное лицо.

— Умер, умер, родной мой Борюшка! — поспешно отвечала мать. — Не в добрый ты час родился на божий свет. Да не брани свою мать злосчастную! — продолжала больная, обнимая сына и целуя его руки. — Ты моя радость, ведь ты у меня, как перст, один, одинехонек, погубили нас с тобою злые люди да их наветы на нас, сирот.

Наталья болезненно рыдала.

— Полно, матушка! — сквозь слезы говорил Борька, проводя рукой по ее иссохшей щеке и утирая ее слезы.

Раз ночью Наталья охала, стонала и поминутно будила сына.

— Боря, а Боря!

— Что тебе, матушка?

— Встань, встань, родимый! ох, мне тяжело! зажги-ка, Борюшка, лампаду, я хоть помолюсь. Ох-о-ох!

И больная металась на постели.

— Да лампада горит! — отвечал сонный сын потягиваясь.

Прошло несколько минут.

— Боря! Боря! — испуганным голосом воскликнула мать.

— Что тебе, матушка, нужно? — подойдя к постели, спросил сын.

Больная выставила свои костлявые руки из-под одеяла и жалобно сказала:

— Боря, дай я тебя обниму! Глаза, — прибавила она с испугом, — словно что застит, и так душно здесь.

Она указала на грудь.

— Раскрыть дверь, матушка? — тревожно спросил сын, нагнувшись к лицу матери, которая, как слепая, ощупала его лицо и жадно стала целовать.

— Боря!

— Что? — сквозь слезы спросил Боря, растроганный судорожными ласками своей матери.

— Зажги свечи у образа, да побольше! я хочу на тебя посмотреть; что-то больно темно, Боря!

Больная начала протирать глаза.

— Скорее же, скорее! — говорила она с трепетом.

Сын кинулся зажигать свечи, лежавшие на деревянном углу, под образами. Он уставил весь угол зажженными свечами, а мать все повторяла:

— Еще, Боря, еще, родимый!

— Больше нет! — с удивлением сказал Боря.

— Ну! ладно. Поди сюда!

И мать силилась приподняться. Сын близко наклонился к ней. Она дрожащими руками старалась снять с своей шеи маленький образок.

— Что ты хочешь, матушка? — ласково спросил сын.

Мать молча указала на образок, сын снял его; больная набожно перекрестилась, поцеловала образок… Вдруг все тело ее задрожало, она приподнялась, схватила сына за голову, прижала судорожно к своей иссохшей груди, поцеловала и простонала:

— Господи, услышь мою молитву!

И больная приложила свой образок к голове сына и медленно опустилась на подушки.

— Мама, сударыня моя, голубушка, сродная ты моя! — закричал сын, поддерживая мать; но она молчала. Боря начал метаться у ее ног и с воем приговаривал:

— Золотая моя, сударыня моя, лебедушка моя!

— Боря! — слабо сказала мать.

Он встрепенулся и кинулся к ней.

— Боря, сними с пояса ключ от сундука, — едва внятно пробормотала больная.

Он исполнил ее желание: снял ключ, висевший у нее на поясе.

— Ну, где он? И больная ловила руками ключ.

— А, вот!.. Слушай, Боря, слушай! — таинственно сказала она.

Боря весь превратился в слух.

— Смотри… сундук; направо под душегрейкой… лежит ларец… завернут в тряпицу… да ты слышишь ли меня?

И мать искала руками сына, Который уже сидел на корточках перед раскрытым сундуком и рылся.

— Боря, где ты? послушай свою мать! ведь это я тебе скопила, это все для тебя, мой касатик; отец-то твой богат, да все злые люди. Ох я, горемычная!

Сын не слушал ничего. Наконец он радостно закричал:

— Нашел!

Голос у больной стал тверже.

— Боря! слушай, слушай, что я тебе хочу сказать… Больная скрестила руки и, стараясь собраться с силами, продолжала:

— Ведь Антон не отец твой…

— Что тут лежит? — перебил Боря, подавая ей ларец. … Больная с испугом ощупала ларец.

— Деньги, Боря, деньги… спрячь их, спрячь! а то отнимут у тебя…

Сын в испуге вырвал ларец из рук матери и прижал его к своей груди.

— Спрячь их, Борюшка! они злые, возьмут последнее у сироты, — тоскливо сказала мать и вдруг привстала. — Ты спрячь их в землю, — прибавила она таинственно, — а как вырастешь, и возьми тогда.

— А старик с заступом? — заметил сын, продолжая крепко держать ларец.

— Нет, он не возьмет, он не обидит сироту! — и с надеждой и со страхом отвечала больная. — Слушай, Боря, ты спрячь деньги куда-нибудь в другое место, подальше!.. Поди же ко мне, поди, дай мне еще посмотреть на тебя; что-то темно, Боря, зажги еще свечу!

Сын оглядел комнату и сказал:

— Да светло, матушка, ведь так вся: изба и горит… Ты погоди, я сбегаю, спрячу только…

— Нет, родной, останься! — в испуге закричала мать.

Но Боря уже юркнул в дверь.

— Боря, поди сюда, Боря, родимый ты мой, я тебе все скажу, все; я грешница… Боря, где ты? ох, мне тяжело!..

И больная стонала, разводила по воздуху костлявыми руками, тоскливо мотала головой, нежно звала своего сына. Потом она начала бормотать несвязные слова.

А Боря в то время бежал по старому саду; ночь была темная, воздух сырой. Боре было страшно, он прятался за кусты, выбирал место и начинал усердно рыть землю, но вдруг бросал работу и бежал, дальше. Наконец он кинулся в пустой дом, прятал там ларец во все углы, но через минуту вынимал его и в страхе бегал по комнатам. Воротившись снова в сад, Боря осторожно спустился к развалившемуся каскаду, густо обросшему кустарником; там он долго рыл землю; наконец, отдохнув немного, положил в глубокую яму ларец, засыпал его землей и стал сдвигать с места тут же лежавший камень, весь поросший мхом. Не по силам десятилетнему мальчику была тяжесть,