Глава 36

От того, что стеклянные двери были закрыты, в комнате было душно, а от того, что опущены жалюзи — полутемно. В воздухе стоял едкий запах, а тишина была слишком неподвижной. От двери до дивана было не больше пяти метров, и не успел я пройти половину, как уже понял, что на диване лежит мертвец.

Он лежал на боку, лицом к спинке, подвернув под себя согнутую руку, а другой словно прикрывая глаза от света. Между его грудью и спинкой дивана натекла лужица крови, а в ней лежал бескурковый револьвер Уэбли. Одна сторона его лица превратилась в кровавую массу.

Я нагнулся, вглядываясь в уголок широко открытого глаза, в обнаженную руку, за сгибом которой виднелось почерневшее, вздувшееся отверстие в голове. Оттуда еще сочилась кровь.

Я не стал его трогать. Кисть руки была еще теплая, но он был, несомненно, мертв. Я оглянулся в поисках записки, какого-нибудь клочка.

Кроме рукописи на столе, ничего не было. Они не всегда оставляют записки.

Машинка была открыта. В ней ничего не оказалось. В остальном все выглядело вполне нормально. Самоубийцы готовятся к смерти по-разному: кто напивается, кто устраивает роскошные обеды с шампанским. Кто умирает в вечернем костюме, кто вовсе без костюма. Люди убивают себя на крыше зданий, в ванных комнатах, в воде, под водой. Они вешаются в барах и травятся газом в гаражах. На этот раз все оказалось просто. Я не слышал выстрела, но он мог прозвучать, когда я был у озера и смотрел, как парень на акваплане делает поворот. Там было очень шумно. Почему так было нужно Роджеру Уэйду, я не знал. Может, он об этом и не думал. Роковой импульс просто совпал с тем, что моторист прибавил газу. Мне это не понравилось, но никому не было дела, что мне нравилось, а что нет.

Клочки чека по-прежнему валялись на полу, но я не стал их подымать.

Разорванные в полоски листы, исписанные им в ту знаменитую ночь, лежали в корзине. Вот это я забрал. Достал их, убедился, что они все на месте, и спрятал в карман. Корзина была почти пуста, что облегчило задачу.

Допытываться, где же он взял револьвер, не имело смысла. Он мог лежать в любом укромном месте. В кресле или на диване, под подушкой. Мог быть на полу, за книгами, где угодно.

Я вышел и закрыл дверь. Прислушался. Из кухни что-то доносилось. Я пошел туда. На Эйлин был синий передник, а чайник только что засвистел. Она прикрутила пламя и взглянула на меня мельком и равнодушно.

— С чем будете пить чай, мистер Марло?

— Ни с чем, прямо так.

Я прислонился к стене и достал сигарету, просто, чтобы занять чем-то руки. Размял, скрутил ее, сломал пополам и бросил половинку на пол. Она проводила ее глазами. Я нагнулся и поднял ее. Обе половинки скатал в шарик.

Она заварила чай.

— Всегда пью со сливками и с сахаром, — сообщила она через плечо. — Странно, потому что кофе я люблю черный. Научилась пить чай в Англии. Там вместо сахара был сахарин. Когда началась война, сливки, конечно, исчезли.

— Вы жили в Англии?

— Работала. Прожила там все время блица. Познакомилась с одним человеком… но это я вам рассказывала.

— Где вы познакомились с Роджером?

— В Нью-Йорке.

— И поженились там же? — Она обернулась, наморщив лоб.

— Нет, поженились мы не в Нью-Йорке. А что?

— Просто беседую, пока чай настаивается.

Она посмотрела на окно над раковиной. Отсюда было видно озеро. Она прислонилась к раковине и стала вертеть сложенное в руках полотенце.

— Это необходимо прекратить, — сказала она, — но я не знаю как. Может быть, его надо отправить на лечение. Но я вряд ли смогу. Ведь придется подписывать какие-то бумаги, да?

С этим вопросом она повернулась ко мне.

— Он и сам мог бы это сделать, — ответил я. — То есть раньше мог бы.

Зазвонил таймер. Она повернулась обратно к раковине и перелила чай из одного чайника в другой. Потом поставила его на поднос, где уже стояли чашки. Я подошел, взял поднос и отнес его в гостиную, на столик между диванами. Она села напротив и налила нам чаю. Я взял чашку и поставил перед собой, остудить. Смотрел, как она кладет себе два куска сахару и сливки.

Потом пробует.

— Что значат ваши последние слова? — внезапно спросила она. — Что он мог сделать раньше — лечь куда-то на лечение?

— Это я просто так, наобум. Вы спрятали револьвер, как я вас просил? Помните, утром, после того, как он разыграл наверху эту сцену.

— Спрятала? — повторила она, нахмурившись. — Нет. Я этого никогда не делаю. Это не помогает. Почему вы спрашиваете?

— А сегодня вы забыли ключи от дома?

— Я же сказала, что да.

— Но ключ от гаража не забыли. В таких домах, как ваш, ключи от гаража и парадной двери обычно одинаковые.

— Я не брала с собой никакого ключа от гаража, — сказала она резко. — Гараж открывается отсюда. У входной двери есть переключатель. Мы часто оставляем гараж открытым. Или Кэнди идет и закрывает его.

— Понятно.

— Вы говорите что-то странное, — заметила она с явным раздражением. — Так же, как в то утро.

— В этом доме я все время сталкиваюсь со странными вещами. По ночам раздаются выстрелы, пьяные валяются на лужайке, приезжают врачи, которые не оказывают помощи. Прелестные женщины обнимают меня так, словно приняли за кого-то другого, слуги мексиканцы бросаются ножами. Жаль, что так вышло с револьвером. Но вы ведь на самом деле не любите мужа, правда? Кажется, я это уже говорил.

Она медленно поднялась с места, спокойная, как ни в чем не бывало, но цвет лиловых глаз изменился, из них исчезло выражение любезности. Потом у нее задрожали губы.

— Там что-нибудь… что-нибудь случилось? — спросила она очень медленно и посмотрела в сторону кабинета.

Не успел я кивнуть, как она сорвалась с места. Мгновенно очутилась у двери, распахнула ее и вбежала в кабинет. Если я ожидал дикого вопля, то просчитался. Ничего не было слышно. Чувствовал я себя паршиво. Надо было не пускать ее туда и начать с обычной болтовни насчет дурных новостей: приготовьтесь, сядьте, пожалуйста, боюсь, что произошло нечто серьезное.

Чушь собачья. Когда, наконец, покончишь с этим ритуалом, выясняется, что ни от чего не уберег человека. Иногда сделал даже хуже.

Я встал и пошел за ней в кабинет. Она