заранее говорить обо мне? Посмотрите сначала, как я станцую спектакль». Между прочим, эту фразу она произносила по-французски, которым владела свободно. Семёнова редко прибегала к помощи переводчика и этим, конечно, весьма расположила к себе парижан.

Лифарь аттестовал Семёнову красноречиво: «Вы увидите, вы увидите, она изумительна, – восторженно повторял Лифарь. – Она в совершенстве постигла все тайны своего искусства. А ее невероятный темперамент, пылкая выразительность достигают наивысшей эмоциональности откровений!..».

«Мы увидели молодую, симпатичную, застенчивую женщину, которая внимательно выслушала речь, потом учтиво выпила бокал шампанского и исчезла одновременно с Сержем Лифарем и Замбелли», – писал корреспондент.

А вот отношения с Лифарём не сложились. О танце Семёновой он всегда отзывался уважительно, но в своих воспоминаниях о тех выступлениях так расставлял акценты, что триумф оборачивался скандалом… То ли парижский премьер не смог побороть приступ ревности к успеху Семёновой, то ли на репетициях сказался гордый нрав и лидерский характер московской балерины. Она была строгой партнёршей, могла жёстко одёрнуть, не любила возражений… В Москве об этом знали все танцовщики. Нам неизвестно, какой конфликт случился между двумя гениями танца, но остались воспоминания Лифаря – несправедливые, мстительные: «Когда наступил вечер гала, я с ужасом увидел, что Семенова выходит на сцену в собственном костюме, который привезла из СССР… Она танцевала блестяще, но тщетно: французское око не воспринимало старомодную мишуру. Это был полный провал». Так Лифарь вспоминал семёновскую «Баядерку». В благотворительном гала-концерте в пользу пожилых актёров Гранд-опера Семёнова выступила с вариацией из «Баядерки». Не могла она согласиться на эффектный французский костюм, для концепции образа годился именно старомодный московский! Может быть, кто-то в столице мировой моды и был разочарован, но газетные отзывы свидетельствуют об успехе: «Гром аплодисментов… Аплодировали все, противники и друзья. Было очевидно: Париж признал Семенову!». Предполагаемые «противники» – это, конечно, русские эмигранты. В 1935-м всё, что связано с Советским Союзом, они заведомо отторгали. И многие из них пришли посмотреть на деградацию русского балета, а вернулись из Гранд-опера поклонниками Семёновой.

Парижской зимой 1935-36-го Семёнова трижды танцевала «Жизель» и ещё принимала участие в четырёх концертных программах, исполняя отрывки из «Лебединого озера» и «Спящей красавицы», «Шопениану», вариацию из «Баядерки» и «Лезгинку» композитора Виктора Долидзе.

В «Жизели», в сцене безумия, Семёнова привыкла несколько раз вслух произносить: «Мама!», переходя от шёпота к крику. Это было ей необходимо для эмоционального заряда. Лифарь на репетиции посоветовал отказаться от возгласов: он был уверен, что консервативная публика «Гранд-опера» такой вольности не примет. Семёнова, разумеется, поступила по-своему. Лифарь вспоминал, что после громкого выкрика «Мама!» в зале раздался смех, и даже кто-то прокричал: «А где же твой папа?». После спектакля, по воспоминаниям Лифаря, Семёнову освистали, сам он не хотел выходить на поклон, вышел только по просьбе министра просвещения – и получил овацию. Значит, Семёнова провалилась? Но есть и противоположные свидетельства. Художник, знаменитый участник русских сезонов, тонкий знаток балета Михаил Ларионов безоговорочно встал на сторону московской гостьи: «Она не уступает Павловой. Игра Семёновой была шедевром… Балерина исключительно музыкальна, ее танец всегда в абсолютной гармонии с музыкой. Не все поняли её. Речь идет о конфликте между двумя тенденциями: академическом классицизмом и классицизмом новым, реалистическим… Исполнение Лифаря продиктовано академическим классицизмом, который можно определить как школьный. Что же касается Семеновой, то она воплощает новые хореографические тенденции».

Против версии Лифаря свидетельствуют и факты: вариацию первого акта «Жизели» Семёнова повторила на бис. Это редчайший случай в истории Гранд-опера! Публика требовала исполнения на бис и других фрагментов, но дирекция запретила Семёновой выходить… Многие предполагают, что в Гранд-опера щадили самолюбие Лифаря… «Ля трибюн де ля данс» после «Жизели» писала: «Её танец безупречен. Сцена безумия – шедевр!». Именно сцена безумия, та самая, в которой Семёнова «голосила».

Илл.16: Марина Семёнова

И в 1935-м году, и позже, с пятидесятых, когда зарубежные гастроли советских артистов станут регулярными, всеобщее восхищение вызывала эмоциональность звёзд Большого балета, для которых танец был «вопросом жизни и смерти». Семёнова в «Жизели» не могла сдержать крик, потому что танцевала от сердца. За это и любили советский балет. А если кто-то из балетных консерваторов и был настроен скептически, так это не помешало триумфу Семёновой.

В беседах с коллегами сам Лифарь порой иначе расставлял акценты, вспоминая о тех спектаклях. Ольга Лепешинская свидетельствует: «Мне рассказывал об этом сам Лифарь, когда угощал меня обедом чуть ли не на десятом этаже Эйфелевой башни. Оказывается, он выходил кланяться один, поскольку не хотел делить аплодисменты с Семеновой. Потом выходила она – и раздавался гром оваций».

Пройдёт сорок лет. Лифарь приедет в Москву, на праздник 200-летия Большого театра. В честь почётного гостя устроят приём. Семёнова и Лифарь обнимутся и расцелуются, как старинные друзья, забывшие давнюю размолвку.

Дама и кавалеры

Виктор Семёнов был её венчанным мужем. Они решились на церковный брак в самое «богоборческое» время – на рубеже двадцатых и тридцатых. Семёнова всегда была независима от стандартов эпохи. Но вскоре союз однофамильцев распался, пути двух артистов разошлись: новый город, новый театр, новые соблазны…

Сердце царицы русского балета завоевал Лев Карахан, который считался одним из талантливейших советских дипломатов первого – чичеринского – призыва. Большевик, в недавнем прошлом – революционер. Трудно было устоять перед таким кавалером: Карахан умел ухаживать с размахом, к тому же был остроумным, увлекательным и мудрым собеседником. Дипломат оказался тонким знатоком Востока, его культуры и политики, а ещё – страстным театралом и меломаном. Карахан с первых лет советской власти занимал пост заместителя наркома иностранных дел, возглавлял советские миссии в Польше, в Китае, в Турции… Соратник Георгия Чичерина впервые увидел Семёнову в Мариинском, а после её переезда в Москву окружил своим вниманием… Вскоре они стали гражданскими мужем и женой. Союз с Караханом открывал перед Семёновой «международные» перспективы. Она блистала на дипломатических раутах. Меха, бриллианты, поездки в Италию, Грецию и Турцию – в аскетических условиях тридцатых годов тогдашняя жизнь Семёновой выглядела сказочно. Как важно было для Семёновой увидеть древнегреческое искусство – ведь она стремилась в балете приблизиться к скульптурному идеалу классической Эллады, к гармонии и выразительности жестов, которую мы видим в изваяниях Афродиты и Артемиды…

С 1934-го они подолгу жили в разлуке: Карахан работал в Турции, Семёнова танцевала на сцене Большого и гастролировала… А в мае 1937 года Карахана срочно вызвали в Москву под предлогом нового ответственного назначения. Ему прочили место советского посла в США. Но, вместо Вашингтона, Карахан угодил на