обоснованно ощущали, что их дело движется вперед. Им лишь требовался невероятный толчок со стороны того самого института, с которым они так страстно боролись. Первая мировая война могла разрушить их надежды на скорое наступление мира и умерить их порой беспочвенный оптимизм, но в то же время благодаря войне пацифисты стали уважаемой силой, их ряды в Европе необъятно выросли, их решимость укрепилась, а почти все их оппоненты стали новообращенными сторонниками мира.

Глава 3. Первая мировая война: переломный момент

В ходе Первой мировой отношение европейцев к войне претерпело глубокие изменения. Дать этим переменам какие-либо количественные оценки невозможно, за исключением, может быть, некоего приблизительного анализа имеющихся в нашем распоряжении данных. Как было показано на многочисленных примерах в предыдущей главе, до начала Первой мировой в Европе и США можно было с легкостью отыскать состоявшихся писателей, исследователей и политиков, которые превозносили войну как нечто желанное, неизбежное, естественное, прогрессивное и необходимое. После Первой мировой войны подобные высказывания стали исключительной редкостью, хотя для некоторых людей эмоциональное возбуждение от присутствия на поле боя сохраняло (и продолжает сохранять) свою привлекательность[108].

Все это подразумевает, что привлекательность войны как в принципе желанного опыта и эффективного инструмента разрешения международных разногласий в некогда раздираемой войной Европе впечатляюще снизилась. Прежде на этом континенте война признавалась нормальной и устойчивой данностью, но теперь среди европейцев внезапно распространилось прочное представление, что война больше не является неизбежным и необходимым явлением жизни, а для ее искоренения необходимо предпринять большие усилия.

Подобное изменение настроений не раз отмечалось историками и политическими мыслителями. Арнольд Тойнби указывает, что Первая мировая положила конец «пяти тысячелетиям, на протяжении которых война была одним из главных человеческих институтов». Эван Льюард в своем исследовании войн начиная с 1400 года рассуждает, что «Первая мировая изменила традиционные настроения по поводу войны как таковой. Впервые возникло почти всеобщее ощущение, что намеренному развязыванию войны больше не может быть оправданий». Бернард Броуди отмечает, что «отношение европейцев, а также американцев к войне принципиально изменилось». Эрик Хобсбаум приходит к следующему выводу: «В 1914 году народы Европы, хоть и ненадолго, преисполнились желанием с легким сердцем отправиться на всемирную бойню в качестве пушечного мяса. После Первой мировой они уже никогда не повторяли таких желаний». «Когда все это кончилось, почти все были уверены, что такая война не должна повториться», добавляет К. Дж. Холсти[109].

Очевидно, что этого изменения настроений оказалось недостаточно для предотвращения катастрофы 1939–1945 годов или множества более мелких вооруженных конфликтов, случившихся после 1918 года. Однако все эти войны не должны затмевать важность сдвига в общественном мнении, состоявшегося во время Первой мировой. До 1914 года представление о том, что институт войны, в особенности войны между развитыми странами (на тот момент понятие «война» подразумевало преимущественно именно такой конфликт), является отвратительным, нецивилизованным, аморальным и бессмысленным, разделяли лишь небольшие группы людей. Однако после Первой мировой час этой идеи пробил. В этой главе мы рассмотрим и постараемся объяснить то, как Первая мировая повлияла на отношение к войне.

Опыт Первой мировой

В чем же заключалась разительная специфика Первой мировой войны? Как представляется, есть несколько вариантов ответа на этот вопрос. Первый из них самый очевидный: масштаб разрушений. Однако при обстоятельном анализе оказывается, что Первая мировая не была чем-то категорически необычным с точки зрения продолжительности, масштаба разрушений, жестокости, политической нецелесообразности, экономических последствий или территориального охвата. Не было ничего нового и в том, что она была войной, оставившей след в художественной литературе, или в том, что войне предшествовал период впечатляющего экономического прогресса. Возможно, это была первая война, породившая подозрение, что следующий подобный конфликт планета может не пережить, однако подобное убеждение, скорее всего, было не столько причиной, сколько следствием изменившегося отношения к войне. Наконец, Первая мировая выглядит уникальной в еще одном важном аспекте: до нее история не знала больших войн, которым бы предшествовала масштабная и организованная антивоенная агитация.

Разрушительность

Великая война, как называли Первую мировую два десятилетия после ее окончания, разумеется, обошлась чрезвычайно дорогой ценой: потери были гигантскими и тем более интенсивными, что пришлись на сравнительно короткий период времени. Однако в более масштабном историческом контексте разрушительность Первой мировой вовсе не выглядит уникальной.

Для начала вспомним, что это была не первая война подобного размаха. В ходе восстания тайпинов – гражданской войны, полыхавшей в Китае в 1851–1864 годах, – количество жертв в абсолютном выражении, вероятно, было еще большим: погибло более 30 млн человек против менее 20 млн погибших в Первой мировой[110]. Если же представить потери предшествующих войн в относительном выражении, то уникальность Первой мировой становится еще менее очевидной. Согласно верхней планке оценки, из примерно 430 млн человек населения Европы на 1914 год на войне погибли около 17,8 млн – 11,9 млн военнослужащих и 5,9 млн гражданских лиц, то есть примерно 4,1 % жителей континента[111]. Подобный уровень смертности является катастрофическим, но до Первой мировой состоялись сотни, а возможно, и тысячи войн, в которых масштабы потерь были гораздо выше.

Например, в 146 году до н. э. римляне, по сути, до основания разрушили Карфаген. В древние времена победители в самом деле нередко «посвящали» города-государства богам, убивая в них всех людей и животных и полностью уничтожая имущество[112]. История полна подобных примеров резни. Иосиф Флавий в своем классическом труде «Иудейская война» (это событие завершилось в 79 году н. э.) подробно описывает массовые убийства, эпидемии, человеческие жертвоприношения, голод, каннибализм и казни заключенных, в результате чего погибли сотни тысяч, а возможно, миллионы людей. Когда в XIII веке орды Чингисхана вторглись в Россию, там «исчезли» целые города, которые были разрушены, сожжены дотла и оставлены жителями. В Рязани, например, монголы расстреливали из луков и сжигали заживо, душили, резали и потрошили пленных мужчин, женщин и детей, а из 160 тысяч жителей афганского Герата они пощадили только 40 человек. Когда в 1204 году крестоносцы взяли Константинополь, победители, указывает Дональд Квеллер, вскоре «превратились в толпу, движимую ненавистью, жадностью и похотью»: погрузившись в безумие грабежей, изнасилований и резни, они обратили город в руины. Лоуренс Кили приводит свидетельства, что в ходе примитивных войн уровень смертности был гораздо выше, чем во время Первой мировой, а заодно и Второй[113].

Возможно, Первую мировую наиболее уместно сравнивать с предшествующими европейскими войнами континентального масштаба, такими как Тридцатилетняя война (1618–1648), Семилетняя война (1756–1763) и Наполеоновские войны, завершившиеся в 1815 году. В относительных, а иногда и в абсолютных показателях эти